Пеньковский понимал, что Жарченко именно здесь, в середине долины, на выходе ключа из каньона, начнет отработку месторождения. Еще не разведанного по всей площади, не оконтуренного разведочными данными. Без подсчета запасов, даже без технического проекта на отработку полигона. Работы будут выполняться так, как скажет директор прииска. Сколько таких месторождений брошено. Пришли, выхватили Что богаче, ушли.
— Где начнете вскрышу? — спросил Пеньковский с дальним прицелом.
— Здесь. Напротив ключа.
— Торфа куда будете выкладывать?
Жарченко бросил быстрый взгляд на геолога, поиграл желваками на скулах. Он понял его.
— К сопке придется выталкивать.
— А если и там окажется золото?
— Засыпем, — жестко отрезал директор. — Потом с двойной перевалкой торфов возьмем и то золото, если оно там объявится.
— К сожалению, я еще не научился вести разведку под отвалами промытых песков.
— Вадим Донатович! Не надоело каждый раз одно и то же? Первого августа я должен здесь мыть золото. У меня в распоряжении один август. Вы отлично знаете, какой сентябрь на Колыме. Я лично не уверен и в августе. Вдруг опять будет лить, как позапрошлый год. Помните, что творилось на полигонах.
Пеньковский молча опустился на камень. Снял старенькие потертые резиновые сапоги, перевернул, вылил из них воду.
— Поймите, дорогой Петр Савельевич, так не может продолжаться вечно. Вы же директор прииска, а не вожак бурлацкой артели!
— Поэтому властью директора прииска я… — неожиданно Жарченко умолк.
Сколько раз он вот так же единолично принимал решения. Никогда у него даже тени сомнения не возникало в их целесообразности. Никакого слюнтяйства. Никаких дискуссий. Все в одном кулаке. Тогда успех гарантирован! На этот раз директора охватило беспокойство. Он присел, долго раскуривал трубку.
— Опять мы поссоримся, — глухо проговорил геолог.
— Дело не в ссоре, Вадим Донатович. Давайте попробуем поговорить откровенно, — последние слова он адресовал скорее себе. — Все ссылаемся на недостаток времени. Все некогда. Все у нас наскоками. Как петухи. Кричим, крыльями хлопаем. Пух, перья. Накричались — и в разные стороны. И всяк остался при своем мнении.
— Петр Савельевич, — с горечью произнес Пеньковский, — понимаю, вы привыкли добиваться цели любыми средствами. Вам лишь бы получить результат. И за редким исключением вы достигаете его. Это и определило ваш стиль работы. Как, кстати, и у всех работников в горном управлении. Но неужели вам не надоело вот так?.. Неужели вы не видите, во что превращаете своих подчиненных?
— Вот вы, такой святой в своей правдивости, которой я всегда в вас завидую, — после продолжительной паузы заговорил Жарченко, — научите меня, как я должен поступить в сложившейся ситуации? Не вообще, а при теперешних обстоятельствах. Только не надо: «по совести! по чести!» Скажите откровенно, кто мне позволит сегодня сделать так, как велит моя совесть? План горит. Никаких резервов. С неба они не свалятся. Допустим, моя совесть, совесть государственного человека, коммуниста, понудит меня сделать все по законам горного дела. Работа будет отодвинута на будущий год. Прииск тем временем провалит план этого года. Вместе с нами кувыркнется горное управление. Тургеев этого не допустит, он ведь незамедлительно узнает о том, что мы, не особенно афишируя, ведем здесь разведку в широком плане, ищем границы месторождения, подсчитываем запасы, составляем проект на отработку полигона, ну и все прочее. Думаете, он так и будет сторонним наблюдателем? Да он- наши кишки вон на тот сучок намотает и заставит немедленно начать разработку, и прежде всего вот этого, самого богатого участка. Чтобы не только прииску хватило, но и горному управлению тоже. Если не завтра, то послезавтра он уже здесь объявится. Посмотрите, каков будет разговор! — Жарченко поднялся и до хруста в костях потянулся. — Не захочет этого сделать Тургеев — его заставит начальник главка. Тому тоже платят зарплату за выполнение плана. Я, что ли, это придумал? Здесь все переплетено в клубок! Плана не будет — и вылетит Жарченко со своего директорского кресла, на лету ослепляя всех своей чистейшей совестью.