Современники в один голос отзывались о нем как о воплощении гуманности, человеке, целиком отдавшем себя служению душевнобольным, исповедующего принцип, согласно которому в этом деле нет Мелочей: все в равной мере важно, если помогает лечению и облегчает трудное существование несчастных. О благородстве этого человека свидетельствуют и отечественные психиатры, ездившие к нему на учебу и поклонение: Баженова, Сикорского, Ганнушкина. Свою любимую больницу он покинул в 1912 г., но и после этого не оставил полностью врачебной деятельности и умер в возрасте 81 года, находясь в должности врача дома для выздоравливающих.
Таковы краткие биографические сведения и обязательный обзор работ этого мастера — какие принято приводить в конце любой подобной публикации. В таком, солидном и благопристойно-восторженном, тоне написана, например, статья о Маньяне в книге о французских психиатрах прошлого века, которой мы пользовались (R. Semelaine. Les pionniers de la psychiatric francaise avant et apres Pinel.), примерно так же — может быть, более тепло и сердечно — пишет о нем Каннабих в «Истории психиатрии». Маньян в этих книгах предстает перед читателем как один из столпов клинической психиатрии прошлого века. По-видимому, такое суждение вполне правомерно, но оно явно недостаточно. Научное честолюбие Маньяна не ограничивалось одним описанием и систематикой душевных заболеваний: практика его не исчерпывалась применением клинического метода, хотя он и превозносит его достоинства: он и патологоанатом, и физиолог-экспериментатор, и толкователь нормальных психических процессов на основании данных психической патологии — какими в последующем стали Фрейд и Павлов. Такая разнонаправленность исследований и свобода в выборе средств при сохранении их единого общего устремления свидетельствуют обычно о том, что ученым движет не столько декларированная им самим цель, сколько какие-то иные и более общие поиски, которые в данном случае имеют своей предметом не что иное как самые глубокие тайны человеческого духа и разума.
Проиллюстрируем это положение двумя примерами. Остановимся, во-первых, на экспериментальной модели алкогольного делирия на собаках. Она описана в книге и нет нужды повторять здесь факты. Длительная, в течение месяца дача подопытным собакам сравнительно больших (40–50 г) доз спирта приводила к постепенному развитию у них как «психических» (галлюцинации, страхи), так и физических (характерный тремор и другие мышечные расстройства) симптомов алкогольного делирия. Полная расшифровка этих данных между тем до сих пор не проведена, она оставлена для следующих поколении. Современники Маньяна также изучали действие алкоголя на животных, но ограничивались посмертным исследованием органов — Маньян же создал модель психоза на животном. Достаточно вдуматься в последнее словосочетание, чтобы понять его революционизирующее науку значение. Из аналогичных работ в последующем можно назвать эксперименты Павлова по лабораторному неврозу на тех же собаках, эксперименты по вызыванию невроза скученности у крыс, модель кататонии, также француза Барюка, на свинках — кататонии, которая на деле является каталепсией. Но неврозы и каталепсия — это все-таки не психозы, а функциональные и «органические» расстройства мозговой деятельности. Психика до сих пор окружена почти религиозным ореолом и изучение ее задерживается не только объективными трудностями, но и психологическими и моральными запретами: самый просвещенный и современно-мыслящий ученый может возразить, в связи с опытами Маньяна, что не корректно сравнивать психозы человека и животных: психика как таковая будто бы присуща только человеку. Суть же этих опытов, конечно, не в том, что у собак возможны токсические делирии, а в том прежде всего, что проявления этого делирия у животного едва ли не идентичны тем, что наблюдаются у человека, и Маньян знает об этом и это подчеркивает. Это означает также, что такие, считавшиеся чисто человеческими, расстройства как бред или словесные галлюцинации могут иметь своей основой (или говоря более категорически, всегда имеют своей причиной) поражение архаических структур мозга, общих для человека и животного. Если не сам эксперимент, то выводы из него принадлежат, следовательно, не клинической психиатрии, а совсем иному строю идей — и иному столетию, потому что изучение деятельности нормального и больного мозга подвигается крайне медленно.