— Значит, Шенни, — повторила она, перекатывая имя на языке, а потом добавила: — Это моим внукам ты можешь врать, сколько угодно, но меня не проведешь.
Бряцанье ложек за шторой прекратилось, и я могла поспорить, что эти двое сейчас навострили уши. Но, видимо, бабуля знала внучков, как облупленных, потому, не повышая голоса, добавила:
— А если сейчас же не доедите, не уберетесь отсюда и не сделаете того, что я поручила, то никаких бегов водомерок вам не видать, как своих ушей!
За занавеской послышалось деловое и одновременно обиженное:
— Больно надо слушать, как лясы точат, у нас тоже свое дело есть.
— Да знаю я ваше «дело», — фыркнула бабушка. — Только и знаете, что перед подъездом новости стряпать. А мне потом перед соседками красней.
Перепалка закончилась прозаически: вместе с кашей. О ликвидации подчистую последней сообщил лязг ложек о металлическое днище мисок. А потом озорное:
— Ба, мы побежали, — и топот босых ног о половицы.
Карга повернулась ко мне:
— Так на чем это мы остановились? — и, глянув на притихшую меня, она присела рядом на край топчана. Ее руки сразу же потянулись к табуретке, что стояла рядом с моим изголовьем. Железная ложка и пузырек с мутной жидкостью гордо возвышались над облупившейся краской сиденья. Фло откупорила склянку и, накапав лекарства в ложку, поднесла ее к моим губам:
— Пей и не сопротивляйся, — приказала она.
Во рту разлилась горечь от микстуры и я, закашлявшись, спросила:
— Что это?
— Тебе должно быть хорошо известно, что это, — передразнив меня, начала старуха. — Ведь подобное лекарство, если верить целителю, ты принимала каждый день не менее трех лет. Оно гасило твою магию.
— А зачем мне его сейчас?
— А чтобы ты не рванула. Сказали постепенно, если оклемаешься, уменьшать дозу, а если помрешь — хоть не полыхнешь, — бесхитростно пояснила старуха.
С каждым ее словом вопросов у меня становилось все больше, однако и у собеседницы их оказалось изрядно. Впрочем, задавала она их в столь интересной манере, что они звучали скорее как ультиматум:
— Говоришь, что окромя имени ничего не помнишь? Ну-ну… Да и имечко явно не твое настоящее. Ты на него не откликаешься даже с первого раза. Рассказать то правду не хочешь?
Я лишь упрямо сжала губы и мотнула головой, а потом в свою очередь задала встречный вопрос:
— А зачем вы меня выхаживаете?
— За платой, — искривила губы старуха. — Олаф, племянник мой, и заплатил. Не захотел грех на душу брать. Целитель ведь тебя напоил зельем, чтобы значится ты не рванула, когда помирать будешь… Олаф то мог бы тебя по-тихому и скинуть куда-нибудь так, чтобы тела не нашли. В канаву какую, где бы и окочурилась. А он нет же, заладил: если на то воля Престололикого, чтобы ты жила, пусть так и будет. Дал мне денег, чтобы тебя выходила, и за микстуру заплатил, на всякий случай: если бы ты все же помирать надумала, то дом мой не спалила…