До слуха оружейника долетали сбивчивые слова мальчика:
— Простите, мастер Шавой! Я виноват, простите меня!
«Спеша назад, мы лишь затрудним путь. И ничего не выиграем, нам все равно не успеть до захода солнца. Придется заночевать в черной пустоши».
— Успокойся, Доместико. Мы переночуем здесь. А завтра на рассвете, — голос Шавоя дрогнул, — отправимся в дорогу. Нужно подготовить место для ночлега.
* * *
Ветер раздувал ночной костер, потрескивали сухие ветки, искры вырывались из пылающего нутра в холодный воздух.
Мальчик, накрывшись шерстяным покрывалом, сидел у костра и вглядывался в танцующее пламя. Шавой сидел чуть поодаль. Он закатал рукав и исследовал пальцами выкидной клинок: каждую трещинку, скол, выбоину. Будто лицо старого друга, морщины которого углубляло время. Стопор фиксировал готовую к молниеносному раскрытию пружину. Оружейник протер клинок холщовой тряпкой, слегка пропитанной вареным маслом, потом вытер его насухо куском сукна. Те же операции он проделал с коротким мечом, который носил на бедре. Спрятанный за пазухой пистолет трогать не стал — слишком большая влажность. Нельзя, чтобы отсырел порох.
— Поспи, Доместико. Нужно восстановить силы.
— А вы, мастер?
— Поспи, Доместико, поспи.
* * *
Шавой проснулся. Костер все еще горел — языки тепла ласкали замершее лицо. Оружейник дотронулся до мальчика — мерное дыхание — спит. Пошарил рукой, отыскал ветки, подкинул в огонь, придвинулся ближе.
Обоняние различило еле заметный посторонний запах. Шавой насторожился. «Волк? — попытался определить он. — В таких местах? Не может быть».
И снова тот же запах. Но уже ближе.
«Чужак, — мелькнуло в голове. Он подкрадывается к нам. Но это не волк, не дикая собака. Нечто иное. Что?»
* * *
Айбаруух настойчиво вглядывался в будущую добычу. Его интересовал маленький человек.
Аромат мальчика, мимолетно запомненный прошлой ночью у ворот города, но перебитый желчным запахом его старшего спутника, въелся в слизистую носа, не давал покоя. Будоражащая симфония запахов: наивности, потери, преданности, нереализованной любви, забытой ласки. Молодость и чистота.
Вернувшись в тени, он не мог избавиться от эстампа этого запаха, и привычное омовение воспоминаний мира живых в сгустках чернильного тумана почему-то не расслабляло, как и рассеивание сознания в бесконечности низвергнутых звезд, как и созерцание уходящих в небытие человеческих надежд. Мир теней, где обитала его сущность — единственное место успокоения. Он всегда стремился туда, пожирая своим воплощением в мире живых очередного изрыгающего кровь человека. Но теперь этот образ, размытый в чернильном тумане, эта смесь густых оттенков запаха чего-то девственно чистого, манила и звала Айбарууха. И, когда его снова выкинуло в мир живых — он взял след.