Всмотрелась, ойкнула, начала часто-часто глотать и сплевывать, потом стиснула виски пальцами с обгрызенными ногтями (это Ильюхин только сейчас заметил и от брезгливости смачно харкнул на пол и растер) и прошипела:
— Ладно. Юровский велел. Все, что во время, когда ты меня харишь, и все, что вообще услышу.
— Письменно?
— Я малограмотная. Он слушает и записывает.
— Ладно. Одевайся и пошли, — натянул бушлат, надел ботинки.
Она побелела и затряслась.
— Он… ты не знаешь… Он на все, на все способен! Он меня убьет! И тебя заодно.
— Не какай прежде времени, подруга…
До «Американской» было рукой подать, но идти туда Ильюхин не собирался.
— Юровский живет на Береговой улице, дом 6. Его теперь в «Американской» нету, он ушел домой в десять вечера и просил, если что, искать его на квартире. — Ильюхин врал уверенно и даже вдохновенно. Спрашивал себя — а что же ты задумал, парень? И отвечал с усмешечкой: а к чему подвели — то и задумал. Но если бы его спросили сейчас — что же на самом деле (в основе его решения) — ответил бы твердо: а как же? Она мне поперек, вот и все.
Видимо, только сейчас объединил постылость утех и опасность слежки. Все слилось в один сосуд и сплелось в один клубок. Но если совсем по-честному — более всего он боялся ее медвежьих объятий.
— Пойдем дворами, быстрее будет…
Она послушно кивнула и зашагала вприпрыжку, словно танцевала какой-то неведомый танец. Ильюхин знал, куда вел. Эти дворы были нежилыми, в окружающих домах располагались склады и конторы. Теперь же, по случаю революции, все опустело. Пропустив Татьяну вперед, он с размаху нанес ей удар в затылок рукояткой нагана. Она рухнула безмолвно. Оглядевшись и поняв, что свидетелей нет, Ильюхин спокойно вернулся домой. Слава богу, теперь можно вздохнуть…
На следующее утро — прежде, чем двинуть в «Американскую», решил переодеться. Наверное, то был подсознательный зов, знакомый каждому убийце: избавиться от всего, что видело и могло свидетельствовать. Или даже просто тяготить. В его случае было именно так…
Напялив мятую матросскую форму (привез с собой, родимую. Думал — как память, ан — нет…), направился на службу. Едва захлопнулась дверь парадного — увидел Юровского. Тот стоял на промежуточной лестничной площадке и был весь в черном: пиджак, рубашка, брюки и сапоги. Поманил пальцем и исчез на левом лестничном марше. У Ильюхина засосало под ложечкой, да ведь куда денешься…
Сдерживая дрожь и постаравшись придать лицу максимально спокойное и независимое выражение, вошел в кабинет и остановился на пороге:
— Звали, Яков Михайлович?