— Деревенко… — одними губами проговорил Николай.
— Он.
— Я догадывался… Ему приказали…
— Да.
— Я знал… И не только потому, что вы… помогли понять. Я сам все понял. Эти письма — провокация.
— Да. Доктор — агент Юровского. Вы обязаны это знать. Но требую: дочерям и супруге — ни слова!
— Конечно, не беспокойтесь. Скажите прямо: у вас еще есть… надежда? На наше спасение?
— Почти никакой. Говорю прямо — вы человек военный.
Царь сжал виски.
— Но мальчик… сын… И дочери, дочери… Это ужас.
— Мы пытаемся. Все, что сможем, — сделаем. Верьте.
— Верю. Я должен идти. Они там… догадываются. Я обязан успокоить.
— Скажите, что… наш разговор связан с… драгоценностями. Что может быть — их удастся спасти. Но это бо-оль-шой секрет…
Николай вымученно улыбнулся:
— Спасибо. Я так и скажу.
Ушел медленно, твердо ставя ступни, так ходят пьяные, когда желают обмануть домашних.
«У товарища Ленина нет детей… — подумал равнодушно. — Но если бы были — я бы от души пожелал ему побывать в шкуре его главного врага… Впрочем, глупости это. Ерунда. Нашим вождям ничего такого не грозит… А жаль».
Зоя пришла в половине двенадцатого ночи. Куталась в платок, поводила крутыми плечами, в глаза старалась не смотреть. Ильюхин собирался спать и встретил гостью не слишком приветливо. Вопросов не задавал, надо — сама расскажет. Молча поставил на стол кружку, наполнил остывшим чаем, пододвинул краюху хлеба и кусок колбасы неизвестного названия — днями получил в пайке. Но Зоя не притронулась.
— Мучаюсь я… — сказала вдруг. — Знаешь, ты здесь единственный честный человек… Пока честный.
Посмотрела в глаза, вздохнула.
— Пока. А пройдет еще немного — и ты тоже… Ладно. Я пойду.
— А зачем приходила? Черт с тобой. Одно скажи: ты не продашь нас всех?
— Всех? — растянула губы в улыбке. Губы были сухие, растрескавшиеся, без помады и оттого смотрелись гадко. — Войкова тоже? Он ведь желает цацку на память… Глупости.
— И я могу быть уверен? Бросаем в сон охрану, вводим лжесемью, Юровского зовем к телефону. Всё так?
— Так ест… - потянулась, слабая улыбка мелькнула, или показалось Ильюхину? — Всё так, парень. И все не так. Я думаю — ты выживешь и когда-нибудь расскажешь обо всем своим детям. Здорово, правда?
— Ты рехнулась, да?
— Любить меня не станешь? Ах да… Ты другую любишь. И не знаю я — то свет или мрак, в чаще ветер поет иль петух? Ильюхин… Вот-вот совершится страшное дело. Прощай…
Ушла. На душе было мутно, в голове — пустота. О чем она? И зачем?
И вдруг показалось — понял. Она любит. Правда любит. Вот ведь странность… И хочет предупредить. О том, что гибель близка…