Уна наблюдала из окна, как Куин занимается хозяйственными делами, а под конец полил из шланга дорожку перед домом. Его футболка покрылась пятнами пота. У него были красивые мускулистые руки, возможно, побочный эффект того, что он всю жизнь играл на гитаре. Когда он вернулся в дом и без приглашения схватил кекс, она осознала, как давно никто не вознаграждал ее бесцеремонностью.
Еще одно слово словно с неба упало: sūnūs. Встреча с отцом мальчика напомнила о сыновьях.
Она налила ему молока и сказала, глядя сверху на его макушку:
— Вам пора подстричься.
Ей хотелось сказать это ласково, но голос все равно прозвучал по-старчески брюзгливо и вместо заботы получилось что-то противоположное. У нее всегда все выходило наоборот.
Он рассмеялся:
— Стрижка стоит денег, Уна, да и времени нет, уже столько недель кручусь как белка в колесе.
Столько недель? Неужели? Он починил ей раздвижные двери, привел в порядок зимние рамы, заново засеял облезший газон, который когда-то наполнял ее гордостью. Она и сама выбиралась в эти неожиданно солнечные дни: то прополет цветы в саду, то прогуляется шаткой походкой по улице — она вновь ощутила уснувшую было страсть к прогулкам. Район выглядел зеленым, обновленным, почти незнакомым, словно она вернулась из дальних странствий.
— И как вам только это удается! — сказал он, запихивая в рот половину второго кекса.
Он ел как Фрэнки — словно впервые видит еду. И ресницы у него как у Фрэнки — длинные и влажные.
— Секретный ингредиент — толченые грецкие орехи, — сообщила она. — К следующей субботе испеку еще.
Его рука с кексом замерла на полпути ко рту.
— Уна. Сегодня у меня последний день.
Время остановилось.
— А! Разрази меня бог. Вы уверены?
— Семь недель. Сегодня закончилась седьмая неделя.
— Я, видно, запуталась, — сказала Уна. — Надо было считать внимательней.
Известие о его уходе отозвалось в ней болью, наподобие сердечного приступа, и выявило ее слабое место, доселе скрытое.
Он взял в руки колоду карт, что делать строго-настрого запрещалось.
— Как насчет фокуса на дорожку? — спросил он.
Она выхватила у него карты, пока он не заметил лишних тузов, подложенных для фокуса «Увидеть невидимое»: трюк требовал такой ловкости рук, о которой он мог только мечтать, этот гитарист со своими длинными изящными пальцами. Фокус она вспомнила однажды ночью, когда смотрела новости, и отчетливо восстановила весь сложный порядок исполнения. Этот фокус чего-нибудь да стоит. Пять долларов как минимум.
Он ждал ее ответа. Самонадеянно. Рассчитывая получить фокус даром. Он еще раз улыбнулся, и эта улыбка поразила ее, заставила задуматься о той части его жизни — а это девяносто девять целых и девяносто девять сотых процента, — которая протекает за пределами ее видимости. Она поняла, что просьба показать фокус сегодня — это проявление сочувствия, сочувствия к дряхлой старушке, которая будет скучать по нему. Он никогда не унижал ее жалостью, ни разу, вплоть до сегодняшнего дня.