— Тогда — с богом, вперед…
Перед постом на Софийской улице тоже образовалась пробка. Но — небольшая, спокойная, преодолели ее за сорок минут. Полиция работала энергично: подавляющую часть машин тут же разворачивали обратно. Пропускали, как Лизетта заметила, лишь фургоны и грузовики, которые, видимо, были из области. Режим ограниченного въезда и выезда, объявленный три дня назад, неукоснительно соблюдался. Никакие протесты не помогали. Вчера по городу прошла десятитысячная демонстрация: от площади Восстания по Суворовскому проспекту до Смольного, где располагалась резиденция губернатора. Размахивали флагами всех цветов, несли транспаранты с требованием «выпустить народ из тюрьмы». Полиция колонну сопровождала, но движению не препятствовала. Губернатор, в свою очередь, выступая по радио, заявил, что порядок в городе будет поддерживаться всеми законными средствами. Нарушители, хулиганствующие элементы будут привлекаться к ответственности.
Блокпост, впрочем, миновали благополучно. Маршрутка встала метрах в пятидесяти от ярко-канареечного ограждения. Дядь Леша, не дожидаясь, пока приблизится полицейский, бодренько соскочил и двинул к нему навстречу. Они о чем-то неслышно переговорили, затем полицейский откатил боковую дверь и обшарил взглядом салон. Это был жутковатый момент. Лизетте казалось, что у них на лицах написано, куда и зачем они едут. Полицейский сразу же все поймет и распорядится непререкаемым тоном: «А ну поворачивайте отсюда!» Краем глаза она видела, как судорожно сглатывает вдруг побагровевшая Тетка, как у нее ходит по горлу бугристый, хрящеватый кадык, видела, как сидя выпрямляет спину Зиновий Васильевич, будто ему дали команду: «смирно!», как испуганно подносит ладонь ко рту Ираида Игнатьевна, и глаза у нее расширенные, пустые, словно она сейчас закричит. Но полицейский за последние дни взирал на такие лица сто тысяч раз, у него самого было равнодушно набыченное лицо — дернул выпирающим подбородком, захлопнул дверь. Они с дядь Лешей отошли назад, за маршрутку и опять о чем-то неслышно поговорили. А через минуту дядь Леша вернулся и с досадливым кряхтением уселся за руль:
— Все… Поехали…
Никто не отозвался. Салон по-прежнему стискивала душная тишина. И лишь когда маршрутка вынырнула с другой стороны кольцевой автодороги, Тетка, уже вернувшая щекам обычный, поросячий, розовый цвет, нервно спросила:
— Сколько ты ему дал?
— Сколько надо, столько и дал, — глядя на пустое шоссе, пробурчал дядь Леша.
И, видимо, дал немало, потому что кряхтение в голосе его еще ощущалось.