— Да, мамочка, — понизив голос, сказала она. — Ну я же тебе записку оставила… Прочитала?.. Ну не было же тебя… А ты что так рано сегодня?.. Мы с Павликом сейчас едем к нему на дачу… Ну, мамочка, ну так неожиданно получилось!.. (Она посмотрела на Павлика, у того резко сморщился лоб.) — В воскресенье вернусь…. Да, вот он рядом. Пожалуйста, передаю…
Она сунула Павлику телефон, глядя на него умоляющими глазами.
Только не выдавай!
Павлик недовольно покрутил головой, но телефон все-таки взял.
— Здравствуйте, Анжела Ивановна… Нет, у нас все в порядке…. Не беспокойтесь… Родители тоже здесь… В школе?.. В школе за один пропущенный день объяснений не спрашивают Ну конечно, я прослежу, чтобы она вам регулярно звонила… — Он сунул телефон обратно Лизетте. — Ну ты даешь! Я думал, что у вас все согласовано…
— С ней согласуешь, как же!.. Ну — извини! Или ты, может быть, хочешь, чтобы я тут осталась? Ну что ты молчишь?
— Нет… я не хочу, чтобы ты… тут оставалась, — ответил Павлик.
И вдруг покраснел, так что брови у него стали казаться седыми. И Лиза тоже неожиданно покраснела, словно до самых глаз ее затопил пылкий сердечный жар. Тогда она откинулась на сиденье и, повернувшись к окну, стала бездумно смотреть, как выворачивают навстречу, а потом уплывают назад граненые ряды новостроек. Вот провалилась в небытие последняя многоэтажка, за ней потянулся луг, как будто плохо побритый, поросший пучками сорной травы, сквозь которую проглядывала иногда цветочная желтизна, а далее, уходя ребрами в горизонт, начали вращаться бесконечные капустные грядки — поля какого-то агрохолдинга «ЮТМ», как пояснял высящийся на обочине броский рекламный билборд. Она немного расслабилась. Вот так бы ехать, ехать и ехать неизвестно куда, погружаясь все глубже и глубже в прощальный осенний зной, и чтобы неторопливо сменялись за окном поля, реки, леса, и чтобы не было в голове ни единой мысли, и чтобы внутри этого зноя, точно мелодию, собранную из скопления нот, чувствовать конвекцию нетерпенияе, исходящую от напряженного Павлика. Интересно, что у них будет? Она вспомнила, как около года назад почти три месяца, дура такая, бредила Костей Пальчиковым, или попросту — Палец, баскетболист из параллельного класса: высокий, легкий, движется, как будто танцует, непрерывно улыбчивый, девчонки исходили на писк при одном виде его, и уже — в юношеской команде города, на уроках-то почти не бывал: то у него сборы, то тренировки, то соревнования. У Лизетты слабели коленки, когда он проходил мимо, так хотелось, чтобы обхватил ее, плотно прижал к себе. Пусть даже у всех на глазах. Острое сексуальное помешательство, как выразилась Марусик. И вот однажды решилась — сама подошла к нему, строго сказала: «Палец, я тебя провожу». И всю дорогу он ей рассказывал про свой баскетбол: как он закручивает что-то там, и как подсекает, и как он долго осваивал какой-то «длинный нырок», и как его два раза чуть было напрочь не поломали, и как он летом поедет на товарищеский матч в Германию. У парадной остановились, она посмотрела ему в ожидающие глаза и произнесла, будто отрезала: «Ну ты, Палец, тупой»… Разозлилась не столько на него, сколько на себя саму: дура и дура. А далее как рукой сняло: Палец потом раза два к ней подходил, отвечала ему: «Нет-нет, Пальчик, сегодня никак не могу».