С Павликом, конечно, у них будет иначе.
Все же полной расслабленности что-то мешало. Будто мучительно ползла по спине тяжелая, холодная капля воды. Лизетта догадывалась, что это на нее опять смотрит Сынок. Подсел он на Загородном, возле Технологического института, и солидно, баском представился ей как Грегор, хотя Павлик тут же шепнул, что на самом деле его звать Гавриил. Сынком же она его обозначила потому, что когда дядь Леша притормозил, увидев его, то насмешливо произнес: «Ну, здравствуй, сынок». И в ответ прозвучало такое же ироническое: «Здравствуй, папаня». Зато Тетка ощутимо обрадовалась: «Все-таки решил с нами ехать. Ну — молодец!» Так вот, когда Гавриил-Грегор-Сынок усаживался на свободное место, он как-то быстро и очень ловко ощупал Лизетту взглядом. Именно что ощупал, словно прикоснулся руками. Она вся вспыхнула и, чтобы не показать этого, притворно зевнула. Почувствовала себя раздетой. Потом, чуть позже, заметила, как он покосился на Павлика и презрительно усмехнулся. Видимо, сразу решил, что тот ему в данном случае не конкурент. Чем-то он походил на Пальчика-баскетболиста, тоже высокий, спортивный, с яркими от веселой наглости, выпуклыми глазами. Своя фирма по экспорту или импорту чего-то такого. Ему-то зачем эмигрировать? Вот вопрос. У него вроде и так все в порядке. Или нет? Ей смутно припомнилось, что Павлик как-то сказал, будто бы Сынок именно за последний год сильно увяз — то ли он кого-то не того кинул, то ли, напротив, кинули его самого. И вот — решил одним махом избавиться от кучи проблем… А зачем, скажите, эмигрирует Тетка? Заведует целым отделом в Торговом центре, и не где-нибудь в глухих новостройках, а в приличном районе, у Пяти углов: Владимирская площадь рядом, Литейный, Невский проспект. Побрякушками — браслетами, ожерельями — увешана как новогодняя ель. Ей-то чего не хватает здесь, на Земле? А не хватает ей, видимо, вот чего: хочет иметь свой собственный магазин, рассчитывает, что на Терре сумеет его создать. И ведь создаст, кто ей там запретит, и с помпой откроет, и усядется в нем, растопырив тяжелый зад. Лизетта сквозь дрему, которая наползла на нее, явственно услышала голос отца: «Если на Терре возникнет психологически тот же набор людей, то и проблемы в этом сообществе возникнут точно такие же. Они их просто воспроизведут».
Прав он был, прав, как всегда.
А зачем едет она сама?
Лизетта не могла бы ответить на этот вопрос. Я сражаюсь, потому что сражаюсь, ответил на дуэли Портос. Я еду, потому что я еду — вот вам и весь ответ. Может быть, потому, что здесь все в самом деле разваливается. Может быть, потому, что маячит за спиной мерзкая, холодная тень. Или вот хоть вчера, когда она, как бы прощаясь, сжимала до боли чугунные перила моста, то вновь — в который раз уже — ощутила, что на Земле для нее места нет. Непонятно, откуда это чувство взялось, но было ясно, что вот через полгода она школу окончит, окончит школу — дальше-то что? А дальше — ничего, муторная пустота. Серый, скучный кисель существования нигде и никак. Талантов особых нет, ума — тоже нет, работоспособность, которой можно и без них протаранить дорогу, практически на нуле. Анжела настаивает, чтобы она поступила в институт государственной службы, долбит, долбит непрерывно: дурочка, тогда у тебя будет все! Лизетта и не сомневается, что тогда у нее будет все, но при этом отчетливо чувствует, что одновременно чего-то не будет. А без этого смутно брезжущего «чего-то» ей Анжелино «все» ни к чему. Отец опять-таки как-то сказал, что это, в общем, стандартная, известная в психологии фаза взросления. Каждое новое поколение вступает в мир, который создан не ими и не для них, он создан предыдущими поколениями для себя. И даже не столько создан, сколько образовался из их противоречивых надежд. Для вас в этом мире действительно места нет. И вы должны либо встроиться в существующую реальность, иными словами, стать такими, как мы, либо создать свой собственный мир, возможно, совершенно иной.