Проход выводит их на площадку, усыпанную пережженной гарью. Заборчик, когда-то огораживавший ее, сейчас лежит на земле. У бетонной стены с черным, напрочь высаженным окном высится нагромождение проеденных ржавчиной труб. Так это же старая котельная, догадывается Ефим. Я же сто лет собирался ее снести и устроить здесь сквер. Не успел, черт, почти ничего не успел.
— Смотрите, — протягивает руку Марат.
От края площадки идет длинный травяной спуск к реке. В солнечном воздушном просторе отчетливо виден мост, между перил которого перекипает, как каша, густая масса людей. Приподнимаются над ней кабины грузовиков, перегораживающих дорогу, на них — фигурки бойцов Росгвардии, размахивающих руками. Они что-то кричат, но отсюда не разобрать. А дальше, на другой стороне реки, на пространстве примерно в километр длиной-шириной — чудовищный бидонвиль из палаток, фанерных листов, обрезков досок, коробок, ящиков, полиэтилена, черт-те чего. Выползает оттуда копоть костров, чернеют жуткие очереди, тянущиеся к пунктам питания. И над всем этим адом, над месивом слипающейся в отчаяние человеческой маяты — серый купол арконской Станции, окруженный чуть поблескивающей на солнце пленочкой защитного поля.
Разглядывать эту босхианскую панораму им, впрочем, некогда. Со стороны города, лежащего сейчас у них за спиной, как тяжелая волна в океане, вздымается низкий, протяжный, почти нечеловеческий звук: вой — не вой, стон — не стон, исходящий будто из недр земли. И сразу же из проулка, по которому они только что шли, выскакивают две девушки — в синем и красном платьях существенно выше колен — обе перепуганные до полусмерти, трясущие растопыренными ладонями. Ефим догадывается, что это те, которые уже неделю толпятся на площади перед мэрией, держа плакатики: «Выйду замуж за эмигранта с визой!», товар с брачных рынков, мотыльки, скопом летящие на огонь.
Марат отрывисто спрашивает:
— Что там?
Девушки не в состоянии продышаться. Чувствуется, что мчались они, не понимая куда и зачем. Наконец одна из них кое-как, сглатывая, выдавливает из себя:
— Не ходите туда, там — ужас…
А вторая внезапно визжит:
— Уроды!.. Придурки обдолбанные!.. Они там все чокнулись, все!..
— Пожар, — негромко замечает Алена.
Над садами, над треугольными скатами крыш, не спеша, точно во сне, поднимается толстый столб дыма, загибается, прикрывая собой еще низкое солнце, и перьевыми зыбкими лохмами также неторопливо плывет куда-то в сторону водонапорной башни.
У Ефима обрывается сердце.
— Кажется, это наш дом, — подтверждает его догадку Алена. И передергивает плечами, будто на них лег инеем бледный озноб. Лицо у нее, как ни странно, спокойное. — Ладно, все. Что мы тут топчемся? Надо идти…