– Ты обязан говорить так, игемон, но разве ты так думаешь?
– Не сметь! Это не твое дело! – Наместник снова прошелся по террасе, круто остановился перед Иудой. – Все-таки, почему ты спас того торговца?
– А что хорошего принесла бы его гибель? Была бы еще одна попытка бунта, новые бессмысленные жертвы и много горя для нашей бедной земли. Кому это надо?
– И потому ты рисковал жизнью ради постороннего человека?
– Во-первых, не так уж я рисковал. Двое противников – это для меня не много, игемон. К тому же, сражаться нас учили одни и те же наставники. А я был прилежным и способным учеником. Кроме того, ставка была слишком большой – стоило сыграть.
– Странно, я привык к тому, что твои соплеменники не боятся умереть, лишь бы не покориться нам, а ты рискуешь жизнью, чтобы остановить бунтовщиков.
– Конечно! И сделал бы это снова.
– Но почему?
– Потому что любое восстание против вас сейчас обречено и бессмысленно. Оно не приведет ни к чему, кроме окончательной гибели Израиля. Моему народу трудно принять эту истину. Проще верить в несбыточное, чем признать: мы оказались побежденными, нужно научиться жить с этим и поладить сначала между собой!
Наместник замер в изумлении, в который раз всмотрелся в лицо Иуды.
– Значит, ты считаешь любую борьбу против Рима бессмысленной? – тихо спросил он.
– Да, игемон.
– Тогда как же ты оказался у зелотов?
Иуда горько усмехнулся.
– Я тогда думал иначе. Был молод, горяч, умел безоглядно верить, они смогли увлечь меня.
– Чем?
– Мечтами… Вспомни, игемон, как мечтается в юности, когда мир кажется простым и понятным, нет сомнений, что есть добро, зло, друг, враг…
– А теперь?
– Прошло время, а оно вместе с опытом – лучшие учителя.
– И чему же ты научился?
– Многому, игемон. В частности, не вести пустых разговоров.
– Ты забыл: это допрос, на котором я решаю твою судьбу.
– Действительно, забыл. Но я не знал, что допросы ныне ведутся по методу диспутов в Академии[52].
Пилат снова невольно улыбнулся.
– Тогда продолжим как тебе привычно. Что ты делал после ухода из братства?
– Ходил по свету, смотрел, как живут люди.
– Чем же ты жил? Как зарабатывал на хлеб?
– Как придется, игемон. Я многое умею.
– Не сомневаюсь! Где ты получил образование?
– В александрийской школе. Родители отправили меня туда в двенадцать лет.
– Ого! Должно быть, они прочили тебе большое будущее. Долго ты учился?
– Шесть лет.
– Шесть лет! А возвратившись, ушел к зелотам? Не понимаю! С твоим умом, происхождением и такими познаниями ты мог сделать почти любую карьеру.
– Мог.
Наместник откровенно рассматривал Иуду, словно диковину.