– А я видела эту вашу картину.
– Да помилуйте, где же вы могли ее видеть, ведь не бывали же вы у Зеботтендорфа, – я даже задохнулся, представив ее в доме у этого монстра.
– Нет, конечно, там я не была, а картину все же видела, вы очень верно ее описали, мне тоже показались странными широкие запястья ангельских рук. И еще он немного похож на Жано, такие же разлетающиеся к вискам узкие глаза, как и у него. И он, ангел, тоже рыжий, не совсем, скорее, рыжеватый. А видела я эту вашу картину на «Вилле Родэ» ровно неделю назад. По субботам там устраивают концерты, и в первом отделении идут «новые дебюты». Вот, – она взяла со столика свежие «Ведомости», – сами посмотрите.
На первой странице внизу, в подвале, как говорят газетчики, маленькое объявленьице в рамочке: «Вилла Родэ. С семи часов музыка, с восьми часов первоклассная образцовая программа артистов» и номера телефонов.
– Видите? На прошлой неделе я пела там городские романсы. В качестве «новых дебютов». Это меня подруга пристроила, Нина, она дочь владельца, Адольфа Сергеевича. Я дамскую комнату искала, а там настоящий лабиринт, я заблудилась, открыла какую-то дверь, свет зажгла, в ней мебель в серых чехлах и эта картина, такая яркая на сером. Я Ниночке сейчас телефонирую, может, удастся попасть туда, тогда сами увидите свою картину.
Она подошла к черному блестящему, прямо лучащемуся новизной, аппарату, водруженному на хиленькую этажерочку возле двери, сняла трубку, покрутила ручку. Я отвернулся к окну, стал смотреть на заснеженный двор. Мне было грустно, женщина, к которой так стремилась моя душа, женщина, которую я, кажется, всерьез полюбил, начала казаться мне уже не «чистым ангелом», а неким воплощением греха, разврата. Она проводила свое время среди пьяных самодовольных поэтов, людей, не ведающих, не желающих знать ни добродетели, ни верности, ни постоянства чувств. Какая-то из этих поэтесс, я прочел у Саньки в альбоме, фамилию не вспомню, а строчку вот запомнил, пишет: «Все мы бражники здесь, блудницы, как невесело вместе нам!» И это ведь не шутя и без всяких эвфемизмов, открытым текстом. А теперь еще оказалось, она выступала на этой чертовой «Вилле», а я весьма наслышан о нравах, царящих там. Это не просто кафешантан, где сорят деньгами нажившиеся на военных поставках спекулянты, молодчики-кокаинисты, продажные взяточники-чиновники и, говорят, даже сам Распутин, это бордель, публичный дом. Бежать… Немедленно распрощаться, забрать «Голема» и уйти навсегда. Не видеть ее, забыть, выкинуть из головы…
Предавшись столь печальным размышлениям, я не слышал телефонного разговора и очнулся, лишь при последних словах Жозефины: «Ну конечно, Ниночка, если ты так просишь… Только ради тебя… Да, сейчас прямо и поеду». Она повернулась ко мне: