Буддийский храм в столице России – это само по себе забавно. Где Россия, и где буддизм? Вещи не совместные.
На часах – начало третьего. Насколько я помню, хурал там в три, могу успеть. И я как-то завошкался, заторопился, словно успеть к началу службы очень важно, словно могу пропустить что-то значительное. Я даже телефонировал в гараж и вызвал таксомотор. И вот уже еду.
* * *
Не ожидал, что посещение дацана произведет на меня такое впечатление. Поехал туда чуть ли не как в цирковой шатер на ярмарке, глянуть на диковинку. А вернулся домой в состоянии «легкой раздумчивости» (не помню, где вычитал эту фразу). Добравшись туда, отпустил таксомотор и стоял в воротах, разглядывая гранитное мощное сооружение с запрокинутыми вовнутрь стенами. На площадке перед входом – красные молитвенные барабанчики.
Стоял, думал, стоит ли заходить или ну его совсем, только буддизма мне и не хватало. Вдруг услышал позади:
– Дозвольте пройти.
Смотрю, за мной стоит господин лет эдак за пятьдесят в шинели с полковничьими погонами. Его раскидистые усы забавно шевелятся, когда он говорит. В правой руке – увесистый баул. Я посторонился. Пройдя, полковник обернулся ко мне:
– Вы в дацан? Ежели угодно, пойдемте вместе.
Это-то все и решило. Так я бы, скорее всего, все-таки ушел, а тут приглашение. Я кивнул и пошел вслед за своим неожиданным компаньоном. Поднялись по каменным ступеням, тут он пропустил меня вперед. Я потянул высокую створку двери на себя, она едва поддалась.
– Тяните, тяните, путь к Будде требует усилий.
Когда вошли внутрь, я решил представиться. Говорю:
– Козлов Евсей Дорофеевич.
А он мне в ответ:
– Козлов Петр Кузьмич[9].
Вот ведь как забавно получилось.
Мы вошли в зал, высокий потолок поддерживают стройные красные колонны, сквозь стеклянные квадратные плиты потолка, украшенные зеленым узором, падает неяркий рассеянный свет, золотит большую статую сидящего Будды. Перед ним на шелковой, сшитой из разноцветных квадратиков, скатерти расставлены святыни. По краям – масса разноцветных шелковых флажков. За колоннами – простые скамьи для публики. Сидит с десяток, кажется, человек. Мы прошли туда же.
Служба уже шла. За низкими столиками в центре зала сидело семеро монахов в бордовых рясах, или как там этот наряд у них называется. Перед одним на столе лежали медные тарелки, как бывают в оркестре, перед другим – диковинного вида труба, извилистая, будто толстая змея, широко раззявившая пасть, а перед тем, что сидел с краю, – большой барабан. Дальше всего от входа и, соответственно, ближе к Будде, сидел мой знакомец, настоятель дацана. Низким горловым голосом он быстро-быстро говорил что-то на тибетском языке. Понять я ничего, конечно, не мог. Для меня это звучало следующим образом: «Бла-бла-бла-а-а-ы-ы-бла-бла-бла-а-а-а…» Когда он останавливался на короткое мгновение, только сглотнуть или вдохнуть, становилось слышно, как монахи вторят ему негромким хором: «А-а-а-о-о-о…» Казалось, они просто выпевают звуки без всякого смысла, но нет, перед каждым на столе лежали бумажки с текстами, и периодически бумажки эти менялись. Я сидел, смотрел по сторонам, стараясь особо при этом не вертеть головой, неудобно все-таки, и чувствовал, как этот голос вибрирует у меня в мозгу, в теле, как я весь начинаю вибрировать вместе с ним.