– Да, в Амдо. Он тогда жил там, в монастыре Гумбум.
Я был крайне заинтригован. Не каждый день сталкиваешься на улице с человеком, запросто встречавшего Далай-ламу. Если, конечно, передо мной не «Хлестаков».
Мы поднялись на второй этаж, мой спутник уверенно вошел в одну из одинаковых красных дверей, и мы оказались, видимо, в личной комнате настоятеля. Он сидел у небольшого столика с витыми золочеными ножками. Перед ним на украшенной маркетри столешнице – два чайничка, один маленький совсем, черный, по-моему, чугунный, второй побольше, такой же черный, и две малюсенькие пиалушечки-чашечки. Ширээтэ-лама поднялся, сложив руки перед грудью, коротко поклонился сначала моему спутнику, затем мне. К моему удивлению, полковник, поставив свой баул на пол, ответил ему таким же поклоном. Затем господин Доржиев широким жестом повел в сторону накрытого столика:
– День добрый, Петр Кузьмич. Давно мы с вами не видались. Прошу вас покорно чаю… И вас прошу, видел вас во время хурала, Евсей Дорофеевич. Но, признаться хочу, не думал, что посетите меня.
Он хлопнул в ладоши, вошел мальчик лет тринадцати, черный ежик волос на голове, оттопыренные уши, в желтой одежде, видимо, ученик, поставил на столик поднос. На нем были немудрящие закуски: мед, какие-то, судя по виду, чуть ли не солдатские галеты и еще одна крохотная чайная чашечка.
Надо же, этот человек, видевши меня лишь единожды в темном нутре автомобиля, запомнил и мое лицо, и даже мое имя.
Потом мы расселись на стульях с затейливыми резными спинками, высокими и неудобными, вкруг этого маленького столика, пили чай из рассчитанных на один глоток чашечек, на дне каждой из которых был свой иероглиф, красный на зеленом фоне. Мальчик наливал кипяток в самый маленький чайничек, там была заварка, затем с этой заварки, дав настояться минуту, сливал чай в чайник побольше. Оттуда мы разливали по чашечкам. Настоящая китайская церемония. Надо будет рассказать об этом Ксении, может быть, к английскому файв-о-клоку она добавит и восточный вариант. А что? Отодвинем стол к стене, сами босыми усядемся на коленях перед низенькими скамеечками. Она будет заваривать чай и подавать нам с поклоном чашечки, мы с поклоном же будем принимать. Хорошо бы еще всем соответственно одеться: кимоно, хакама, косодэ[10]… Павлуша играл бы нам на сямисэне. Я бы зачитывал избранные места из Лао-Цзы, а остальные бы почтительно внимали.
Чаепитие наше продлилось немногим более получаса. Разговаривали в основном полковник и настоятель, я же едва вставил в беседу пару слов. Полковник раскрыл свой баул и вытащил оттуда пару книг, передал Доржиеву. Книги были явно очень старые, каждая была упакована в красный шелковый мешочек. Настоятель бережно доставал каждую, гладил руками, что-то бормотал, не знаю, может, на тибетском, может, на бурятском. Я уже понял, что это очень образованный в своем роде человек, помимо своего родного, он знает тибетский и русский языки, а может, и другие еще. А потом из баула была извлечена небольшая, не выше локтя, статуэтка. Маленькая, но видно, что тяжелая, каменная. Это было какое-то божество. Очень страшное, синее, но уже слинявшее от старости клыкастое лицо, огромное количество рук. Некоторые конечности, две или три, правда, утратились, были отбиты. Он поставил это страшилище на стол. Доржиев смотрел на него с благоговением: