Наверно.
Конечно, холодно.
В этот раз по дороге в Ниццу он лишь ненадолго остановился в Париже и не был на Сен-Дени. На ночь отельный лифтер прислал ему девушку, молодую, с маленьким личиком, большими глазами и длинными ногами, может быть, горничную при той же гостинице, а может, и нет, какая разница, и он не слишком ей докучал, и она была рада, во всяком случае так ему показалось, и он уехал, даже не спросив, как ее звать, уехал, так и не наведавшись к коричневым ставням.
Может, потому, что пять лет — немалый срок, и он боялся, что она, Матильда, вдруг спросит:
— Ты еврей?
И если он промолчит, она снова спросит:
— А не еврей — так почему обрезанный?
И если он опять не ответит, она будет долго допытываться:
— Ты еврей? Еврей?
Так в Гамбурге спрашивала Милда. Тонкая Милда, которую он и обнять-то боялся слишком сильно — такой хрупкой была она, Милда.
Так спрашивала во Франкфурте Ирена, толстозадая Ирена, которая так прижимала его к своей пышной груди, что дух захватывало, трудно было шевельнуть рукой или плечом, и хорошо ему было в тисках ее объятий.
Так спрашивала Эрика. В Берлине? В Кельне?
Но еще раньше, давным-давно, была Ирма, она была первой, и она тоже спросила, шестнадцатилетняя волоокая Ирма, когда они, спрятав свои потрепанные портфели в кустах под забором школы, пошли окольной дорогой к лесу и легли там в папоротниках, и он впервые познал женщину, и молча лежал, глядя на белые облака, плывущие по синему небу, испуганный, обессиленный и счастливый.
А потом он все время думал, откуда Ирма, шестнадцатилетняя голубоглазая Ирма, — он еще боялся обидеть, оскорбить ее, лежа с нею, — откуда гимназистке Ирме было знать про такие вещи, и как она могла разобраться: обрезанный он или нет?
Мальчишки — другое дело. Друзья, одноклассники, с которыми он никогда не купался без трусов. Мальчишки могли знать, они-то видели, понимали.
Но Ирма?
Он отправился в Ниццу, так и не побывав в Сен-Дени, хоть и привык — пять лет подряд, трижды в году, в одно и то же время, на Пасху, в середине лета и под Рождество.
Долго.
А может, нет.
И все-таки…
Слишком долго.
Он стоял посреди улицы, смотрел на привычную, знакомую на ощупь юбочку Матильды, не видя, как она поглядывает на него, хоть это запрещено, и радовался, что по дороге в Ниццу не задержался в Париже.
На этот раз он был действительно счастлив.
Он хотел быть счастливым, и поэтому привел Сару в Сен-Дени. Хотел показать ей этот темный, замызганный переулок, куда ходил пять лет подряд, по три раза в году, и Матильду — проститутку с улицы Сен-Дени, с ее крупной, высокой грудью, с оголенными гладкими бедрами.