37.
И она увидела.
Здесь все было так просто, естественно, что она вдруг смутилась.
Она чувствовала неловкость, оттого что пришла сюда любопытства ради: не пристало любопытничать тут, где все так просто и ясно.
Особенно женщине.
Ей — особенно.
Бросив Иоганна у закрытых коричневых ставень, она устремилась прочь, чтобы скорей бежать от этого переулка, но вдруг ей стало стыдно самой себя.
Она остановилась, перешла на другой тротуар и прислонилась к длинной глухой стене, там, где не было женщин, — они все были на той стороне, напротив.
Она прижалась спиной к стене и стояла там, одна, против длинной шеренги уличных девушек Сен-Дени; впрочем, не одна, потому что они были здесь, рядом, на другой стороне, в том же малом мире — они все были вместе с ней, и она была лишь одной из них.
Проститутка с улицы Сен-Дени, она стояла и ждала, прижавшись спиной к глухой стене.
Она предлагала.
Ждала, что кто-то придет и купит.
Ждала, еще не зная, какую плату возьмет с него.
Франки?
Доллары? Маленькие зеленые доллары?
Один доллар — сколько это французских франков?
Израильские лиры? С изображением Герцля, Вейцмана или Бен-Гуриона? Какой сегодня курс лиры в других деньгах? В английских фунтах? В немецких марках? Голландских гульденах? Японских иенах? Или еще в каких-нибудь?
Почем сегодня еврейские деньги?
Может, лучше просить швейцарскими франками? Или иенами? Или немецкими марками, разумеется, западными, тоже хорошая, стабильная валюта.
Если не деньгами, то чем потребовать плату?
Телом?
Душой?
Признанием в любви?
Клятвами вечной любви и верности?
Детьми?
Мальчиками? Сыновьями?
Или лучше девочками?
А девочки что — не солдатки?
А может, никто ее не заметит, не позарится, может, так и не найдется желающих, может, так и простоит она, глядя в землю, потому что проституткам возбраняется соблазнять, задевать, заговаривать с мужчинами, и они пройдут мимо — все, и Давид.
Нет, Давид не пройдет.
Он заметил ее.
Остановился, посмотрел на нее.
Потом приблизился и шепнул что-то на ухо, как это принято здесь, в районе улицы Сен-Дени. Здесь все говорят шепотом.
Он спросил, и она ответила, тоже тихо.
Спросил цену?
Что она запросила?
Неважно.
Они поладили.
Это было, наверно, вечером или в ночь на Судный день, и они шли, брели, взявшись за руки и ступая босыми ногами по песку, поднимались в гору, туда, где стояло дерево, одинокое и потому еще более прекрасное, на вершине дюны, самой высокой дюны, ветвистое дерево, и луна светила, блестели звезды, потому что была безоблачная ночь, хоть и приближалось время дождей.
В тот день в Париже шел дождь.