— Я Унфелиха услышала тогда, в пабе. Ну и думала, что все. Ваш этот… Хенрик еще с ним так спокойно разговаривал, «да, да, конечно покажу, нам тут скрывать нечего». И я тогда подумала, что все кончилось. Села посреди комнаты, уставилась на дверь и стала ждать, пока он поднимется. И вдруг девочка эта, с косичками рыжими заходит, лицо мое видит и хмурится так… говорит — пошли. Я думала, она меня к нему поведет, — она поежилась и прижалась к нему. Уолтер тоже вспомнил, как решил, что все кончено и Унфелих ее забрал, еще совсем чужую девушку. Вспомнил свой ледяной ужас от этой мысли.
— Иду с ней, вдруг понимаю, что воротник намок — слезы катятся, а я не замечаю, — продолжила она. — Завела меня в комнату в конце коридора, заставила на коленях выползти на балкончик, он там крытый, не кованый… и открыла ход на пожарную лестницу. Я думала, упаду — руки тряслись, но ничего. Снизу меня женщина встретила, которая к тебе привела, накинула на меня куртку с капюшоном и увела к берегу. Мы там с час постояли, она байки рассказывала про двигатели, я ничего не понимала. Стояла, как дура, ревела, а она смотрела… как будто все знала.
Уолтер с тоской подумал о том, что больше никогда не увидит ни Хенрика, ни Василику, ни Зэлу. И что они никогда не поверят, что их музыкант — не убийца. «Младший щенок песьего семейства» — намертво врезались в память слова Зэлы. И он никогда не сможет сказать им «спасибо».
— Я тогда поняла, что не зря всегда думала, что людей много хороших. От плохих уже тошнило. Мой новый… статус быстро отучил меня удивляться жестокости. Там целый этаж с ваннами и врачебными кабинетами, чтобы синяки и ссадины быстрее проходили. Резать и пороть до крови можно только по специальной договоренности, чтобы они якобы успели «подготовиться». На самом деле они просто берут за это гораздо дороже, чем за обычное посещение, а потом… ты не заметил, наверное. Смотри, — она расстегнула рубашку и спустила с плеча. Указала куда смотреть несколькими скользящими движениями пальца.
Уолтер пригляделся. Действительно, заметить несколько шрамов было практически невозможно — если он правильно видел, поверх была нанесена татуировка в тон коже.
— Нам нельзя загорать, — сообщила она. — От плети шрамы иногда получаются уродливые, как бы врачи потом ни старались, заметные, но они умеют делать чтобы рельеф не оставался. Такие закрывают рисунками в виде перьев.
Он только покачал головой. Мысли путались раскаленной проволокой. Когда-то ему казалось, что убийства, совершенные Джеком в подвале — верх бесчеловечности и жестокости. Потом — что это его эксперименты в Лестерхаусе.