А сейчас Эльстер рассказывала ему нечто такое, от чего, казалось, должен был поседеть даже Джек.
— Ошибаешься, — немедленно отозвался он. — То, что твоя девочка рассказывает — отвратительно. Это укрепило бы мою мизантропию, но не могу сказать, чтобы меня это особенно шокировало. Какое правительство лучше? Альбион оплатил мою поездку и эксперименты. Кайзерстат оплачивает спокойствие на своих улицах. То, что она рассказывает, происходит повсюду. Только кто-то закрывает на это глаза добровольно, а кто-то — потому что ему скормили милосердную сказочку про механических птичек.
«Помолчи…» — попросил его Уолтер.
Джек, к счастью невидимый, только хмыкнул. Уолтер посмотрел на сидящую у камина Зои. Она продолжала плести шнурок — он был длинной уже в два локтя.
— Что ты плетешь, милая? — хрипло спросил он.
— Нитку, — угрюмо ответила она.
— Нитка тонкая, — зачем-то сказал он. Зои подняла взгляд и посмотрела на него так, будто он сказал глупость:
— Тонкая порвется.
Он только вздохнул и повернулся к Эльстер. Она держала его за руку и рассеянно водила кончиками пальцев вдоль линий на ладони.
— Нас перевозили, сначала раз в полгода, потом раз в год, потом раз в два года. В крытых экипажах с занавешенными окнами. В Лигеплаце я с семнадцати лет живу.
— Перевозили, чтобы никто не видел, что вы взрослеете?
Она только кивнула.
— А потом я как будто проснулась. К нам пару девочек привели, новеньких. Я раньше мимо ходила, как и все. Помогала, общалась, но не… не больше, чем это приличиями положено, понимаешь? У меня просто ничего не было, нечем поделиться, меня как будто выпотрошили и оставили ходить. Я эту пустоту и носила, как ребенка, она росла, тяжелела, жрала меня изнутри… И я ее защищала, как мать — моя, моя боль, никому не дам. Потому что если бы кто-то к ней прикоснулся… не знаю, что было бы, Уолтер. Правда не знаю. Так вот, я вдруг подумала — а почему я хожу такая злая и выпотрошенная? Когда я такой стала? Я сидела и перебирала все, что меня мучило. Мужиков этих вспоминала, и теток тоже. Думала, кого я больше ненавижу — клириков, которые нам врали, наставников или лично Хампельмана — он к нам часто приезжал, смотрел, сука, своими добрыми глазами, трепал нас по щечкам и дарил конфеты. Я его даже любила когда-то. Думала, он добрый, — задумчиво пробормотала она, обводя кончиком пальца пуговицу на его рубашке и на ее губах блуждала какая-то странная улыбка. — Думала, он добрый, — повторила она. — Он ходил к нам потом. У меня с ним были… близкие, доверительные отношения. Сука. Старый, лживый кусок дерьма…