— И у меня болит, — продолжала она. Тень пробежала по ее светлому, безмятежному лицу, и вдруг из ее глаз, сделавшихся огромными, очень светлыми, потекли обильные слезы. Эти слезы густели, темнели и наконец стали кровавыми. — О, как болит у меня сердце! — выкрикнула Наталья со страданием и приложила руку к своей груди.
И в тот же миг упала с ее плеча белая одежда и обнажилась грудь. Авдей зажмурился во сне, чтобы не видеть срамоту, но и с закрытыми глазами различал мягкую девичью грудь с темным выпирающим соском.
Давясь, Авдей наконец крикнул — и пробудил себя.
Солнце светило в низкие оконца, задувало холодным ветром. Авдей выбрался из дома и помертвел. Повсюду лежали горки сверкающего хрусталя — то, что осталось от вчерашнего ночного града. Под лучами восходящего светила они уже начали плавиться и таять, но все еще сияли и преломлялись в них лучи.
Казалось — еще немного, и появится Наталья в белой одежде, босая, с блаженной и пустой улыбкой на лице, залитом кровавыми слезами…
Авдей затряс головой, закрестился.
— Да воскреснет Бог, да расточатся врази его…
Теперь он знал: связь между ним и убийцей его господина существует на самом деле. Это ему не примстилось, не померещилось. Странная нить протянута от Натальи Фирсовой к Авдею Андрееву, и следуя по этой нити, Авдей отыщет колдовку.
В этот день он со стрельцами углубился в лес и проплутал там, как ни странно, два дня, прежде чем показалась впереди хижина отшельника.
Никакой колдовки здесь, разумеется, не сыскалось, однако старичок отшельник охотно вышел навстречу новым гостям и провел с ними время в тихих, душеспасительных беседах.
Говорил он немного и не всегда понятно, однако Авдей слушал жадно.
Иногда в странных речах старца проскальзывали намеки на гостей, что побывали у него совсем недавно, а пару раз он обмолвился о молитве за умерших.
— Как к умершему отнестись, — бормотал старец, — вот ведь о чем спрашивал… Не как разыскать, не как убить… Убить? Для чего это? Мне отмщение, и Аз воздам… Разве таков счет у Господа, чтобы один человек отыскал другого и предал его лютой смерти? Вот барсук бежит и нюхает, а что он унюхал… или мышь полевая…
Старик замолчал надолго, размышляя над великими тайнами природы. Он читал этот лес, как священную книгу, усматривая в каждом малейшем движении живой жизни ярчайшее свидетельство Божьего промысла о Своей твари.
Но выразить все это словами было ему не под силу. Как живой, трепетный сосуд, вмещал в себя старый отшельник все эти удивительные откровения и не переставал восхищаться ими.
А вот внятной человеческой речи для своих чувств не находил. Авдей однако чуял: сейчас он услышит нечто, ради чего и внимает всей этой беседе.