Болезнь… (Дневники) (Золотухин) - страница 28

Что-то надо с них взять, а что? И как? В этом плане, быть может, и был – мой день.

Щедрин – компромисс – прямое общение. Палестина, ирландцы.


17 декабря 1993


Пятница! Молитва, зарядка.

Бортник долго вчера убеждал меня, что необходим компромисс с Губенко, и «дело всё равно кончится этим». Компромисс между Любимовым и Губенко, и должна сделать это третья сторона, а не в прямом общении. Как? Он не знает, но, если договорились Израиль и Палестина, если ирландцы с англичанами… на третьей территории, через посредников… Трудно себе это представить, но…

Зачем он про Щедрина болтает, что он ему, кроме хорошего, сделал? Стукач, доносчик. Он что, обалдел совсем? Я не знаю Плисецкую, но если она разразилась письмом, то в самом деле он оскорбил его. И т. д. Иван обвиняет Любимова, а мне, честно говоря, всё это мимо ушей.

Лирические конфликты мы оставим в стороне – кто кого предал, кто кому кого продал.

Не успел я вчера отправить книжку в Париж. Это надо сделать сегодня. И, по-моему, всё-таки через Никиту.

Завтра в 16.00 в магазине.

Аукцион провел, четыре книги по 15000 продал. «Академкнига» хочет сделать такой же день, как и в «Книге». Мешок картошки. «Овощи-фрукты», книги – афишку.


18 декабря 1993


Суббота. Молитва. Зарядка.

Набрал картошки. Завёл машину. На улице много мокрого снега, воды, которая булькает в обуви. День у меня сегодня напряженный: стоматолог, овощная компания, в 13:00 – шеф, который в 15:00 уезжает в Шереметьево – Бонн. Он у Монако в опере стал директором труппы. Очень много русских работает – поёт, а уж про балет Панова и говорить нечего. От Панова и узнал шеф, что я книжки продавал на Урале.

Господи! Спаси и помилуй нас грешных. Сегодня Любимов на митинг против Жириновского идет: фашизм не пройдет. Черниченко его позвал. Митинг закрытый, в «Новостях». Любимову необходимо широко высказаться, доругаться по оси Губенко – Жириновский – Говорухин и пр. Разговаривал он вчера с председателем арбитражного суда Яковлевым безобразно: «совковый суд», «звонковый суд», «вы – советские и пр.», «вот и дождались, вот и хлебайте и пр.». Он сразу настраивает на решение не в его пользу. А Глаго-лина с Поповым вызывают в суд за самоуправство, выразившееся в отключении света и пр. Любимов отдал распоряжение свет включить, но Мосэнерго не торопиться. В конце будущей недели, говорят.

Париж – Москва, впустую съездил вчера на вокзал. Парижские вагоны отправляются три раза в неделю. Вчера поезд шел только до Кёльна. На что Любимов надеется? Какая вчера беседа была у него со Свиридовым, Швыдким? Что он скрывает? Хотя настроение у него боевое. «Я человек не сентиментальный… не даю волю эмоциям. Я дерусь, поэтому мне слюни распускать некогда. Не дома я, в отличие от некоторых». Задиристый тон у него – органическое начало всякого разговора с кем бы то ни было и какого вопроса ни касалось бы – потенциальный враг всегда изначально перед ним, а уж потом он… смягчается, если на том конце провода или перед ним сидящий вытерпливает первую-вторую и третью атаку, выдерживает субъект, не возражает, не обижается, не оскорбляется, Любимов довольно быстро это замечает и меняет тон, меняет фразы, слова, тексты и даже нередко извиняется, да почти всегда – извините, что я так резко, но такой характер и довели… и пр.