— Это верно, — согласилась старушка, сделав вид, будто не заметила его заминки, но безжалостно уточняя ее, — потеряет себя человек, и — конец, не жить. Внука надо бы ей, а еще лучше внучку. Чтобы к жизни ее привязала, к заботам, без которых и жизни-то нет. Погляжу я на вас, Олеша, на тебя да на Таню, — Степанида Даниловна насмешливо почмокала губами, — дураки вы как есть беспросветные.
— Почему? — удивленно поднял Маркевич брови.
— А об этом не мне, а вам думать. Или слепа я была в то лето, как Танюшка у нас гостила? Или, скажешь не видела, что вот оно ваше счастье, — берите. Да, видать, вы слепые, как те котята, в ту пору были, — что ты, что она… А ведь эко-то ладно было бы мне, да и Плине Васильевне, если б не один пришел сейчас, а вот с этакой махонькой, ясноглазой, да чтоб кудеряшки твои на головенке…
Она отвернулась, пошарила рукой под подушкой, отыскивая платок, но сдержалась, сказала так, точно приказывала самой себе:
— Ладно, будет. Видно рано мне на покой, Олеша. И победы дождусь, и кудрявенькую.
И неожиданно спросила:
— Лариска как?
Маркевич опустил глаза под пристальным взглядом старушки.
— По разному мы думаем…
— О матери?
— Да.
— Знаю… — Степанида Даниловна переплела пальцы рук. — Она и ко мне приходила, барышня твоя. И к Василю с жалобами на меня. Покоя девчонке не дает…
— Не отдам я Глорочку! — сжал кулаки Алексей. — Ни за что не отдам!
— Погоди! — старушка подняла узловатый палец. — Однако ты должон понять, Олексей: Ни дочка сейчас не нужна ей, ни ты не нужон. Другое у нее на уме, расчет другой. Знает слабость твою, — не бросишь Лорку, совести не хватит. Да и партийный ты, а у вас, у партийных, с этим строго. Вот и рассчитывает…
— Что!
— Известно, что: гуляй пока, сколько хочется, Мил-дружков хватает. А кончится война, тогда как? Мужики, что теперь в шинелях, по своим семьям разъедутся, что ей делать тогда одной? И решила она, Олексей, привязать на потом тебя Лоркой: заберет дочку, станет жалобы на тебя писать во все концы, — небось, найдутся, которые ей поверят…
— Что же делать? — горько вырвалось у Маркевича.
Степанида Даниловна не ответила, задумалась, как бы взвешивая, прикидывая про себя. Наконец, сказала:
— Нынче что у нас, суббота? Значит, свиристелки обе здесь завтра будут, и Анютка, и Лора. Дай сначала я с ней поговорю, с Лариской: чтобы улеглось у нее все, что с твоим приездом поднялось. Ночевать тебе есть где?
— Найду.
— И ночуй. Когда время придет, я сама тебя к дочери позову…
Старушка умолкла, опустила на глаза морщинистые, в синих прожилках, веки: устала. Маркевич сидел, не решаясь беспокоить ее, хотя и не понял, почему не следует ему встречаться с Глорочкой. Видя, что у Степаниды Даниловны совсем не осталось сил, начал осторожно подниматься на ноги.