Время бежало, а посыльный от великой княгини все не возвращался. Мысли о судьбе Самсонова не выходили из головы. Он недолюбливал Александра Васильевича и знал, что тот тоже не любит его. Но при чём тут любовь?! С начала августа они были связаны одной нитью, вернее, висели на ней с разных концов. Самсонов обрезал нить и сгинул в Мазурских лесах со своими полками, а следом должен рухнуть и он со своей армией. Но нет, он не рухнет, он зацепится, не даст свалить свои полки в котёл. Он почти ничего не знал о том, как в последние дни августа шли дела у Самсонова. Командующий фронтом Жилинский сам не имел достоверной информации о действиях армии Самсонова. А в штаб его армии вообще передавал крохи. Да и эти обрывки информации были противоречивы. По ним ни о чём нельзя было судить. Приказ наступать на юг, навстречу частям 2-й армии, пришёл с огромным опозданием, и стремительный рейд его кавалерии в направлении Алленштайна уже ничего не решал. В войсках ходили слухи об их с Самсоновым взаимной ненависти. Но это были только слухи. Симпатии между ними не было, это верно. Но когда делаешь общее дело такого масштаба — при чём здесь симпатии! Он сделал бы все необходимые шаги для помощи соседу. Но когда и какие шаги нужно было сделать? Без приказов и телефонограмм Жилинского он просто слеп и не мог ничего предпринимать, а Жилинский молчал. Да, у него и Самсонова были взаимные претензии в Японской кампании 1905 года, но ни ругани, ни пощечин не было. Если бы приказ Жилинского пришёл хотя бы на пять дней раньше. Если бы… Тогда он ударил бы, без всяких сомнений, решительно и мощно ударил. Дотянулся бы своей кавалерией до Хохенштайна, а понадобилось бы, и до Найденбурга. Всего-то ещё двадцать верст на юго-запад. Спас бы и Самсонова, и всю операцию в Пруссии. Но его связали по рукам и ослепили. Разве это его вина? Хорошо бы знать, как оценивают в Ставке действия Самсонова и его корпусных командиров? Это помогло бы и ему выработать тактику защиты в ходе расследования. А в том, что вскоре расследование начнут, он не сомневался.
Хлопнула входная дверь, адъютант доложил, что Мария Павловна благодарит за заботу, уже укладывает вещи в поданную машину и через несколько минут будет готова отправиться в дорогу. Генерал вскочил, дал команду на выезд. В темноте ехать быстро невозможно, а подсвечивать дорогу фарами — слишком опасно. На ухабах машину сильно трясло. Ренненкампф никак не мог устроиться на заднем сиденье. Невидяще смотрел в темноту и не мог избавиться от тяжких мыслей о своей виновности в провале операции. Да виновен ли он? И перед кем виновен? Перед кем он должен нести ответственность и какую? Перед солдатами, оставшимися в прусской земле или в плену? Но войны без убитых и пленных не бывает — он выполнял свой долг, они свой. Перед командующим Северо-Западным фронтом Жилинским? Но он просто презирал его и считал деятельность штаба фронта вредительской. Перед Главнокомандующим — великим князем Николаем Николаевичем? Но он был только вышестоящим начальником, ни моральным, ни особым профессиональным авторитетом для него не являлся. Перед Государем? Да, перед Государем, не просто главой огромной Империи, но Помазанником Божьим — он был ответственен и склонит повинную голову, если не сможет переломить ход будущего следствия. Перед своей семьей? Да, ответственен — жизнь их всех будет зависеть от исхода дела. Но больше всего его беспокоила ответственность перед будущим, перед памятью, которая останется о нём в истории. Тщеславие бурлило в нём. Что напишут о нём? То, что имя его будет вписано в мировую историю, он не сомневался. Но в каком качестве? Неудачника, упустившего свой великий шанс? Перед будущим он беспомощен: тут ни уловками, ни интригами ничего не изменишь. Будет ли у него возможность оправдаться перед историей? Незаметно он впал в какое-то полуобморочное состояние. Пытался вырваться из него, сбросить ярмо вязкой дремоты и не мог, проваливался снова и снова. В этом состоянии ему мерещилось, что он — огромный бык, который пытается встать, вскидывается мощным загривком, всем телом вверх, поднимается с колен и бьётся головой то ли о потолочную балку, то ли о низкое небо, нависшее над ним, и снова падает на колени.