В разговор вмешался Иосиф:
— Как думаешь, Ефим, это правда или болтовня?
— Судя по его дружку Романенко, скорей всего, правда. Дерьмо при случае всегда на поверхность лезет. Война всё дозволяет и всё спишет.
— Нет, ребята, тут всё сложней. — Колька покачал головой. — Дело не только в немках… Тоже мне, сволочь, нашёл способ отомстить… Помните, как перед наступлением в Белоруссии освободили мы из теплушек женщин, угнанных со Смоленщины. Так были козлы, которые их насиловали. Своих же баб насиловали. И наш Романенко там отметился. Много звериного в человеке… Для таких нужна внешняя сила, сдерживающая зло. Если совести нет, веры и страха божьего нет, тогда воля нужна, приказ нужен железный. А то сейчас разведётся мстителей…
— А чего же наши командиры молчат?
— А то и молчат наши командиры, что их командиры тоже молчат, и так до самого верху. Видать, выпустить дьявола наружу хотят, обозлённости им нашей не хватает. — Колька вспомнил, как им в октябре перед наступлением зачитывали листовку со статьёй Эренбурга, где в каждой строке был призыв «Убей немца!». — Это понятно, когда война шла на нашей территории, а сейчас-то уже пошла германская земля. У ребят и так душа горит, а тут еще бензинчику подливают.
— Да уж, Колька, всё как по-писаному: кому война, а кому мать родна. Кабы не пули, голодуха да нужда с подтиркой на морозе, то это не война бы была, а так, прогулка по лесу.
В сочельник, по старому стилю 24 декабря, весь расчёт второго орудия отправили на разгрузку снарядов. В доме никого не осталось. Отца семейства немцев Ефим отвёл к комбату, тот хотел уточнить информацию по дорогам, ведущим из посёлка к Роминтенской пуще. Мать с детьми возилась то в сарае, то во дворе. Ефим, уходя, попросил её протопить печь, и она время от времени заходила в дом подкинуть дров.
В один из заходов, улучив момент, она проскользнула в дальнюю комнату, подняла половицы у стенки, вынула крайнюю потайную доску. Из-под пола достала сверток и Библию. Прижав всё это к груди, она уже вышла во двор, когда к изгороди подошёл сержант Романенко. Заметив немку, выходящую из дома с прижатым к груди свёртком, он подскочил к ней, выхватил свёрток, ударил женщину кулаком в лицо. Она не упала, отскочила назад. Романенко лихорадочно развернул сверток, надеясь найти что-то ценное, но оттуда выпали фотографии, исписанные листки и документы.
— Что это? Шпионишь, сука? — Он держал немку за руку и хлестал её по щекам. Та стояла, не отворачиваясь, ничего не понимая, только вытянула вперёд руку с зажатой в ней Библией. Романенко распалялся всё сильнее. Затянул её в сарай, перепуганные дети жались к стене. Дважды он запинался о них, едва не падал на землю, опрокидывая с собой женщину. Схватил детей, вышвырнул их из сарая и запер дверь на засов.