— Почему у тебя глаза открыты? — спросила она.
— Откуда ты знаешь?
— Я это чувствую.
Я зажмурился. Боль на губах утихала. Я убаюкивал ее, как когда-то в пустом доме, пока наконец мягко не опустил под густые ветки крушины. Она громко перевела дыхание и открыла потемневшие глаза.
— Нет.
— Я, правда, ничего не понимаю.
— Это и лучше. Чаще будешь вспоминать.
— Мне хочется, чтобы ты была счастлива.
— Разве тебе никто не говорил, что ты эгоист?
— Не знаю, что ты имеешь в виду, — неуверенно ответил я. Она лежала на боку, повернувшись ко мне спиной, как усталый ребенок, заснувший в эти сырые сумерки. Я беспомощно погладил ее по волосам, прикоснулся к холодному лбу, а потом со страхом дотронулся пальцами до щеки. Она была мокрая.
— Юстина, — быстро сказал я. — Юстина, что случилось?
Я хотел повернуть ее к себе, рванул за тонкое плечо, но она припала лицом к синему брезенту и не позволила сдвинуть себя с места.
Я снял божью коровку, путешествовавшую по ее ноге.
— Не знаю, чем я провинился, — тихо сказал я. — Может быть, я зря заговорил с тобой, когда ты несла яблоки в корзине, может быть, зря стремился к той дружеской близости, которая давала бы мне право на тебя. Не знаю.
Она прижала руки к губам, чтобы согреть их дыханием. Одинокая птица зигзагами летела над долиной. Мы слышали тяжелое, болезненное хлопанье ее крыльев.
— Видишь, я вообразил, будто ты меня все-таки любишь. Если я свалял дурака, прости меня.
С досадой я слушал свои неуклюжие слова. Они были бесстыдные, никчемные и бесследно растворялись в пустоте. Наконец я замолчал, почувствовав полную свою беспомощность.
О боже, боже, услышь наши мольбы!
Ты, что еси мною, а я тобою есмь,
Ты, что дал мне начало,
Ты, что моим будешь пределом.
Из шума реки, как уже бывало не раз, вырывался и тонул далекий стон, отрывистый и невнятный.
— Ты снова простудишься, — шепнул я. — Встань, уже темно.
Я помог ей подняться с плаща, пахнущего резиной, и повернул лицом к себе. Она смотрела на меня, и я не мог догадаться, о чем она думает.
— У тебя кровь на губах, — с ужасом сказал я.
Она ничего не ответила, и я увидел, что рука у нее тоже в крови. Несколько капель уже упало на землю.
— Что ты сделала? — спросил я, ища трясущимися руками платок, затерявшийся где-то в карманах.
Я осторожно взял ее руку, она закрыла глаза. Со сгиба кисти густо падали крупные капли крови. В панике я перевязал рану белым платком и с отчаянием смотрел на свои пальцы, уже обильно смоченные кровью. Когда я отпустил ее руку, она бессильно упала на подол юбки. Я чувствовал в пальцах холод крови и боялся их вытереть о мокрый мох.