Осенью, после того как мы были в Бископс-Арнё, она сошлась с Арве, и от него я знал, что происходило с ней зимой и весной. У нее разыгралась биполярка, со временем ее положили в психиатрическую больницу; больше я ничего не знал. В маниакальные периоды она звонила мне домой, дважды — в поисках Арве: оба раза я не знал, где он, и через друзей передавал ему просьбу перезвонить мне, а потом слышал в его голосе разочарование, — что на самом деле это Линда его ищет. Но один раз она позвонила просто со мной поговорить, времени было шесть утра, она рассказывала, что едет в Гётеборг, на писательские курсы, поезд через час. В спальне проснулась Тонья, встревожилась, кто звонит в такой час, я сказал: «Линда, помнишь, та шведка, с которой я познакомился, девушка Арве». — «А зачем она звонит сюда?» — спросила Тонья, и я сказал, не знаю, думаю, что у нее маниакальная фаза.
Ни о чем из этого мы с Линдой говорить не могли.
Но если об этом нельзя, то и о другом не получится.
Какой смысл сидеть и говорить «о, привет, как дела?».
Я закрыл глаза и попробовал увидеть ее.
Были ли у меня к ней чувства?
Нет.
Или да — в смысле, что она вызывала во мне симпатию и, вероятно, нежность, из-за всего, что было, но только и всего. Все прочее я похоронил, с концами.
И хорошо.
Я встал, сложил в сумку плавки, полотенце и шампунь, надел куртку и пошел на Медборгарплатсен, в бассейн, почти пустой в этот час, переоделся, вышел к воде, встал на тумбу и прыгнул.
Тысячу метров проплыл я в бледном мартовском свете из большого окна в конце зала, туда-обратно, туда-обратно, под водой, по воде, не думая ни о чем, кроме метров и минут, и стараясь делать безупречные гребки.
Потом я грелся в сауне и вспоминал время, когда я пытался писать роман, исходя из маленьких простых идеек, из подсмотренного, вроде гардеробщика на протезе в раздевалке в бассейне, — не загадывая, что, как и почему.
Но как выглядит большая, глобальная идея?
В Бергене на какой-то квартире человека привязывают к стулу, мучают, убивают выстрелом в голову, но в тексте он продолжает жить, присутствуя как «я» на собственных похоронах и в могиле.
Выпендреж — вот чем я был занят.
И очень долго.
Я вытер полотенцем пот со лба и посмотрел на складки жира на животе. Бледный, жирный, глупый.
Зато в Стокгольме!
Я встал, пошел в душ, включил воду.
Я никого не знал в этом городе. И был совершенно свободен.
Если я ушел от Тоньи, если все к тому идет, то я могу пожить тут месяц или два, может быть, все лето, а потом рвануть… Да куда угодно. Буэнос-Айрес. Токио. Нью-Йорк. Или отправиться в Южную Африку и поездом доехать до озера Виктория. А почему бы не Москва? Фантастическая поездка.