Я закрыл глаза и намылил волосы. Смыл шампунь, вылез из душа, пошел в раздевалку, открыл шкаф, оделся.
Я свободен — было бы желание.
И писать не обязан.
Я сложил мокрые плавки и полотенце в сумку и вышел в серый, промозглый день, дошел до рынка и съел чиабатту, стоя у прилавка. Дома попробовал было писать, исподволь надеясь, что Гейр придет раньше, чем обещал. Залез в кровать, включил телевизор, посмотрел американский сериал, заснул.
Когда я проснулся, за окном было темно. Кто-то стучал в дверь.
Я открыл: это был Гейр; поручкались.
— Ну? — сказал он. — Как прошло?
— Хорошо, — ответил я. — Куда пойдем?
Гейр только пожал плечами; он бродил по комнате, рассматривая здешнюю красоту в подробностях, потом остановился у книжной полки.
— Скажи, странно, что книги у всех одинаковые? Смотри, ей тридцать пять, она работает в «Урдфронте» и живет на Сёдере. А книги у нее эти же, а никакие не другие.
— Очень странно, — сказал я. — Так куда пойдем? «Гюльдапан»? «Кварнен»? «Пеликан»?
— Только не «Кварнен». «Гюльдапан»? Ты голодный?
Я кивнул.
— Да, пойдем к ним. У них жратва классная. Цыпленок, например.
На улице было зябко, того гляди снег пойдет. Холодно, сыро, промозгло.
— Расскажи-ка, — попросил Гейр, пока мы шли, — что значит «хорошо»?
— Встретились, поболтали, распрощались. Примерно так.
— Она оказалась такой же, какой тебе запомнилась?
— Нет, как будто бы немного изменилась.
— В каком смысле?
— Сколько раз ты намерен еще спросить?
— Мне, собственно, интересно, что ты почувствовал, когда ее увидел?
— Почувствовал меньше, чем предполагал.
— Почему?
— Что значит почему? Дурацкий вопрос! Откуда я знаю? Я чувствую то, что чувствую, невозможно описать все до одного малейшие движения души, если ты об этом.
— Ты разве не с этого живешь?
— Нет. Я живу с того, что описываю каждую малейшую неловкую ситуацию, в какую попадаю. Это не то же самое.
— То есть малейшие движения души были?
— Мы пришли, — сказал я. — Ты говорил, мы идем поесть, верно?
Я открыл дверь и вошел внутрь. При входе располагался бар, дальше — обеденный зал.
— Почему бы и нет? — сказал Гейр и пересек бар. Я шел следом. Мы сели, прочитали меню и заказали курицу и пиво.
— Я тебе рассказывал, что был здесь с Арве? — спросил я.
— Нет.
— Мы когда в Стокгольм приехали, попали сюда. Сначала гуляли где-то наверху, теперь я понимаю, что, скорее всего, на Стуреплане. Арве зашел в какое-то заведение и спросил, где в Стокгольме тусят писатели. Официанты посмеялись над ним и ответили по-английски. Мы еще некоторое время болтались по улицам, честно сказать, это было ужасно; Арве я чтил и восхищался им — подлинный интеллектуал, в «Ваганте» с самого начала; и вот мы встречаемся в аэропорту — и я не могу вымолвить ни слова. Буквально ни слова. Приземляемся в Арланде, я молчу. Едем в город, поселяемся в отеле, я молчу. Идем ужинать — я ни слова. Но уже понимаю, что мой единственный шанс — так назюзюкаться, чтобы преодолеть звуковой барьер. Так я и сделал. Для начала выпили пива на Дротнинггатан, там же спросили, не знают ли они годного места поесть, они сказали: «Сёдер, „Гюльдапан“», мы сели в такси и приехали сюда. Я принялся за крепкие напитки, и язык мало-помалу развязался. Я уже мог произносить отдельные слова. Арве наклонился ко мне и сказал: та девчонка на тебя засматривается. Ты, наверное, хочешь, чтобы я ушел и вы бы с ней вдвоем остались? Какая девчонка, спросил я, да вон та, ответил Арве, я взглянул — красавица! Но предложение Арве меня озадачило. Странный заход, правда же?