А что говорить обо мне — ясно, какие основания волноваться были у меня: в Георге Хениге заключался для меня весь мир. Он сам не подозревал, как глубоко вошел в жизнь трех людей. Пусть переедет жить к нам; каждый из нас ждал, когда другой произнесет эти слова. И каждый сознавал, что это невозможно.
Наконец я не выдержал и заявил, что пойду его встречать. Отец одобрительно кивнул и снова уставился в газету.
Спускаясь по лестнице, я заметил Хенига сквозь стекло входной двери. Он пытался нажать палкой кнопку звонка. Шарил концом ее по стене и никак не попадал в нужную точку.
— И давно ты тут стоишь?
— Не давно, не давно пришел. Патнадцать минут.
— Я же предлагал тебе прийти за тобой. Почему ты не слушаешься? — укорил я его, ведя под руку по лестнице.
Ради торжественного случая он постарался одеться, можно сказать, элегантно. Черный траурный пиджак доходил ему до колен, рукава были так длинны, что почти закрывали пальцы, на шее была повязана бантом черная лента.
В коридоре он схватил меня за локоть и жестом велел наклониться к нему пониже:
— Виктор, скажу тебе. Стари Хениг решил делать скрипку.
— Когда? — взволнованно прошептал я. — Правда? Для кого? Кто тебе ее заказал?
— Не заказал. Но сделаю скрипку для Бога. Может, сегодни, может, завтра. Придешь смотреть?
— Приду, конечно, приду! Но неужели правда для Бога?
— Я сказал. Для Бога.
Мать, улыбаясь, вышла его встречать. Из-за ее плеча выглядывал отец, тоже с улыбкой от уха до уха.
— Здравствуй, дедушка Георгий! Заходи скорей, не то суп остынет! — И она протянула ему руку.
Георг Хениг взял ее в свою и прижался к ней старческими губами, матери стало неловко, она отдернула руку и спрятала ее за спину.
— Поздравляю вас, мила госпожа, ваш муж, мили мой коллега и злати дете. Желаю счастья вся дорогая для мне семья от мене, Георг Хениг, — торжественно произнес он, входя.
Отец уступил ему свое место во главе стола, встал позади стула, придерживая его за спинку, чтобы старику легче было усесться. Мы с отцом тоже сели, а мать пошла на кухню.
— Будешь пить пиво?
— Пью, но не смотри на меня, голова дрожить, руки дрожить, стари…
— Ничего, держи стакан обеими руками!
Отец налил ему пива.
Георг Хениг и впрямь зажал стакан в ладонях, крепко, насколько у него хватало сил. Мне показалось, руки у него трясутся больше обычного. Может, он тоже волновался?
— Когда бил молоди мастер, пил много пива, — сказал он. — Добро пиво в Ческо, черни как… как морилька. — Он поставил стакан на стол. — Шнапс не пил, шнапс не добро. — Он свесил голову на грудь и замолчал. — Столько лет уже. Стари. Не помни, — сказал он вдруг, словно самому себе.