Она замолчала, и ее губы начали подрагивать. Но Джорджия не плакала. Эли продолжил рассказ с того момента, на котором она остановилась. Он показал, как взял эту тарелку и вывалил все ее содержимое себе на голову. Персики и соус стекали по его волосам к пухлым щекам и шее. Джорджия просто осоловело смотрела на него, и ее лицо, исказившееся в гримасе ярости, даже выглядело несколько комичным. Затем она изнеможенно осела на кухонный пол и начала перечислять все, за что признательна жизни, как некоторые люди считают до десяти, чтобы не взорваться от злости. Эли знал, что ему крышка. Его тревога омыла воспоминание легкой дымкой, словно у него участилось сердцебиение, пока он наблюдал за попытками матери взять себя в руки.
Угол обзора изменился – Эли спрыгнул со стула и подошел к Джорджии. Затем присел перед ней и, не медля ни секунды, сгреб немного соуса со своих волос и очень-очень ласково вымазал им ее щеку.
Джорджия отпрянула, подавившись слюной от возмущения, а Эли подался вперед и испачкал ей вторую щеку.
«Мамочка, не двигайся. Я рисую тебя, – потребовал он. – Как папа».
Джорджия застыла, а Эли продолжил размазывать свой испорченный ужин по ее лицу и рукам, словно в точности знал, что делает. Она молча за ним наблюдала, и на ее глазах медленно набухали слезы, стекающие по комкам от соуса и персиков.
– Он хотел нарисовать меня, – сказала Джорджия, и я вынырнул из воспоминания Эли, чтобы быть с ней в реальности. – Прямо как ты. Эли знал твое имя, что ты нарисовал сказку на моей стене, что это твоя картина висит в рамке в его комнате. Картина, которую ты прислал мне… после своего отъезда. Но раньше он ничего подобного не делал. И не говорил.
Я не знал, что ответить. Удовольствие от того, что Джорджия не скрывала от Эли, кто я, лишило меня дара речи.
– Это случилось прямо перед его смертью. За день или два. Странно, я совсем об этом забыла. Эли никогда не проявлял интерес к рисованию, так что его слова были для меня как гром среди ясного неба. Но я не очень хочу, чтобы ты рисовал меня, Моисей, – прошептала Джорджия, глядя на свою изящную спину и склоненную голову, которую я только начал намечать.
– Нет?
Я сомневался, что смогу уважить ее просьбу. В такой близости к ней мне хотелось лишь одного: обвести контур ее фигуры и потеряться в ее красках.
– Нет. Я не хочу быть одна. Лучше нарисуй нас, – Джорджия перевела взгляд с картины на меня. – Вместе.
Я поставил ее перед собой, спиной к моей груди, чтобы она могла смотреть на холст, и начал рисовать. Ее голова покоилась у меня на плече, моя щека прижималась к ее лбу, левая рука обнимала ее на уровне груди, а правая взялась за работу. Уже через пару минут на холсте появился мой профиль – только лицо и шея, маячившие над ее головой. Рисунок был схематичным, из одних очертаний и намеков, но все же это были мы, и моя рука быстро добавляла детали к нашим обликам.