Я сделал на лице выражение напускной и торжественной задумчивости, а сам тем временем пытался сообразить, что же, собственно, мне на это отвечать. Все дело в том, что буквально сегодня в императорском поезде по дороге сюда я таки дочитал сыну уэллсовскую «Войну миров». Книжка произвела на мальчика колоссальное впечатление, и он то и дело возвращался к сюжету этого романа. Но что ответить ему? Сказать, что на Марсе нет никаких марсиан? Но откуда я это знаю? Да и какой в этом педагогический момент? Допуск же их существования мог иметь свои поучительные плюсы.
– Не знаю, сынок. И никто не знает. Я думаю, что если на Марсе есть жизнь и она разумна, то цивилизация там куда древнее нашей. Вполне может быть, что они уже достигли умения летать меж планетами. Мы, как ты знаешь, пока этого делать не умеем, наука и техника еще не дошли до такого уровня развития. Но прогресс идет очень быстро, и как знать, может, уже при твоей жизни человек сможет достичь, к примеру, той же Луны. А может, до этого марсиане сами к нам прибудут.
– А они вправду такие страшные, как в книжке?
Я рассмеялся.
– Что ты, Георгий! Если никто не знает, есть ли жизнь на Марсе, то как может быть «вправду» описанное в книге? Конечно, это фантазия господина Уэллса.
Мальчик задумался, а потом спросил уже не с той уверенностью:
– А если они прилетят?
– Ну, тогда мы и увидим, какие они. Может, они добрые и мы подружимся. Как думаешь?
Георгий несколько секунд молчал, затем, к моему удивлению, отрицательно покачал головой.
– Нет. Если бы они были добрыми, они не стали бы терпеть все зло, которое творится на нашей планете.
М-да. Этот мальчик далеко может пойти.
– Ну, хорошо, – развиваю тему, – а если они просто безразличные? Может, им до нас нет никакого дела?
– Тогда они тоже злые.
– А если они просто от нас очень сильно отличаются?
– Как в книге?
– Ну, например.
– Тогда…
Могу ли понять и представить, что творится сейчас в голове этого шестилетнего мальчугана? Не знаю. Своих детей у меня никогда не было, чужих, впрочем, тоже. Себя шестилетнего я помню весьма урывками, да и как мне представить образ мыслей ребенка совершенно иной эпохи? Я, конечно, стараюсь заменить ему настоящего отца, но… Впрочем, биологически я и есть его отец, как бы я там себя ни терзал в мученическом самобичевании…
Но Георгий вновь не дал мне шанса додумать «эпическую» мыслю до логического завершения.
– Тогда как мы договоримся?
Да. Да-да-да. Как получилось, что ребенок, задающий подобные вопросы, не достиг в жизни ничего? Глупая смерть в двадцать лет в аварии автомобиля, которым управлял приятель. А задатки были, да что там были, есть задатки, я вижу. Да и отучился в той моей реальности он в самых престижных школах Британии и Франции, и поступил затем в Сорбонну. Или не просто все в той аварии? Ведь формально (как посмотреть) он был сыном последнего русского императора и мог, в теории и при определенных раскладах, рассматриваться в качестве претендента на российский престол. Понятно, что он отпрыск морганатического, то бишь незаконного брака, но… Но всяко в жизни бывает! Тот же Кирилл Владимирович, провозгласивший в изгнании себя императором, мог устранить возможного конкурента… Или не мог? А кто ж теперь узнает, если Кирилла Владимировича я давеча повесил? Его я повесил, а императором, причем не в изгнании, стал сам. Так что музыку играем мою и поем все вместе.