— Представьте себе, товарищи, — торжествовал Митрушка, — он зарылся по горло в муку, чуть было не задохнулся.
Весь белый от муки, Григоров понуро брел посередине улицы, стыдливо глядя в Землю, оставляя за собою белый след. А Митрушка, торжествующий, шел в двух шагах сзади него и объявлял о конце фашистской диктатуры в городе Фердинанде.
«…Страшной была та ночь! — вспомнит протоиерей Йордан. — Утром я должен был пойти в церковь. Очередь служить была собрата Михаила Иванова. Долго ждал, пока ударят в колокол. Не ударили. Пошел в церковь, не нашел никого, кроме церковного служки Душко Стоянова. Спросил, почему не звонит колокол. Тот сказал: «Новая коммунистическая власть не разрешает бить в колокол и служить в этот день…» Направился в общинное управление. Там застал Цеко Тодорова и Генко Крыстева. Спросил, почему не разрешают звонить в колокол и служить литургию. Сказали, что время тревожное, не нужно собирать толпу даже в церкви.
К девяти часам Фердинанд пал. Потери были только в стане сторонников старой власти. Коммунисты в ту ночь не потеряли ни одного человека.
Мне, приходскому священнику, выпала доля участвовать в погребении убитых. Разрешили перенести тела убитых в их дома и затем похоронить, но с условием, чтобы в похоронах участвовали только священник и близкие родственники».
С крестом в руке и пучком базилика протоиерей сновал по освобожденному городу, подслушивал и подсматривал, где что происходит. Несколько раз он возвращался домой, беспокоясь об иеромонахе, Антиме и флорентинском попике, советовал им оставаться на месте, не показываться на улице, пока не стихнет стрельба.
— Неужели наступил конец, отче Йордан? — спрашивал иеромонах. — Что будем делать теперь?
— Терпение, братья. Полковник Пазов знает свое дело.
— А почему не дают звонить в колокол?
— Боятся они…
— А что делается в селах?
— Повсюду восстали, если судить по числу прибывающих в город. Толпами, толпами прибывают…
— А главари?
— Их еще нет. Но ожидают в любой момент.
И снова протоиерей отправляется в город с крестом в руке и с пистолетом, спрятанным под рясой.
— Батюшка, — сказали ему в конце концов, — возвращайся домой. Хватит болтаться по городу, можешь пострадать.
— Я хороню убитых. Отпеваю их.
— В твоем отпевании нет надобности.
— Это мой долг, господин.
— Я не господин, а товарищ.
— Никакой ты для меня не товарищ.
— А я запрещаю тебе называть меня господином! И хватит трясти своей рясой по городу. Иначе я за твою жизнь не отвечаю.
— Угрожаешь?
— Не угрожаю, а предупреждаю! Это во-первых, а во-вторых, скажи клисурскому попу и флорентинскому попику, чтобы из твоего дома никуда не высовывались, пока в городе не станет спокойно.