Меттерних, герой бесчисленных любовных похождений, когда-то пользующийся славой красивейшего или одного из красивейших мужчин своего времени, сейчас, под старость, для начала решает уравнять восемнадцатилетнюю разницу в возрасте заносчивой похвальбой.
— Мне лучше судить: ведь я смотрю сверху, а вы — снизу.
Что остается делать Сечени? Приходится реплику эту глотать. Ответит он на нее потом — в дневнике.
— Я, пожалуй, растерялся бы, — хвастается Меттерних, — доведись мне командовать взводом солдат, однако смею вас заверить: армию в пятьсот тысяч человек мне было бы нетрудно возглавить.
Он верит в то, что говорит. А затем продолжает, рассчитывая убедить собеседника:
— У меня чертовски богатая практика. Ich habe eine Mordpraxis[59]. Я имею в виду не нынешние времена, имя мое бессмертно! Я заранее предрек Бонапарту — мы с ним беседовали дни напролет, — какой конец его ожидает. Ведь это я подвел его к поражению: сперва загнал, как охотник — дичь, а затем уложил наповал.
Таково вступление к беседе. Затем следуют угрозы и, наконец, в завершение аудиенции, — посулы успешной карьеры.
И все это разыгрывается под маской благорасположенности — иного и нельзя ждать от галантного человека, который выполняет пожелание Мелани.
Разумеется, Сечени лишен возможности возразить: в поединке с Наполеоном вы, князь Меттерних, играли роль отнюдь не охотника, а в первую очередь загонщика, когда загнали в постель Наполеона дочь своего повелителя-императора. Затем — когда пришло время делить добычу — вам выпала роль шакала.
Ответ на реплику Меттерниха, что ему-де «сверху видней», тоже звучит лишь на страницах дневника… «Может, и правда, что сверху видней, но видно-то сквозь туман». И тем не менее Сечени признает: «Религиозные убеждения у нас противоположны, однако во многом наши взгляды совпадают».
Итак, во время аудиенции Сечени отмалчивается и на велеречивость Меттерниха отвечает в «Меморандуме» — своей докладной записке.
Так извлечем же текст «Меморандума», на который с целью доказать реакционную суть Сечени кто только не ссылается: и поборники чистоты «венгерской расы», и апологеты превосходства венгерской нации, и легитимисты. И неспроста — ведь в «Меморандуме» фигурирует следующее заявление:
«Я — смертный враг всяческого беспорядка».
Сечени пользуется словом «Unordnung», которое, если угодно, можно перевести как «мятежное устремление». И продолжает:
«Ненавижу инновации, печальные последствия коих мне знакомы, зато я сторонник полезных изобретений и улучшений, хотя и признаю, что весьма трудно отличить улучшение от обновления; я страшусь старого революционного призыва «Égalité et Liberté»