. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
О, за это готов выпить с радостью! За светлую память Адама Кларка!..
И — за Сечени!
Гипсовые завитушки и украшения на металлической отливке с его фигуры — это уже последующая работа лжепатриотов, «истых мадьяр». Они тщательно подобрали этакий букет из его контрреволюционных высказываний, подвергнув цензурному удалению вое, что не укладывалось в нужную им схему. К примеру, убрали те места, где Сечени поносит своих соотечественников. Но ведь не в этом суть. Для Сечени характерно иное: еще не готов и первый мост, а он уже помышляет о втором.
Конечно же, он — не революционер, но придворный аристократ, «умеренно прогрессивный», то бишь двигающийся по пути прогресса, иногда обдуманно, порой необдуманно, с заминками и остановками. Раскаленный вулкан и остывшая лава одновременно. А сколько истинных революционеров было в Венгрии в 1848 году? Кошут преувеличивал, считая, что по меньшей мере три сотни их следовало бы изничтожить. Свою персону наверняка — и по праву — он не считал подлежащей изничтожению… Истинных вождей революции я мог бы перечислить по пальцам одной руки: Петефи, поэт, Бем, военачальник, Танчич, пролетарий, Вашвари, народный трибун. Гайона — «английского льва венгерской свободы» — вряд ли можно отнести сюда. Ну что ж, пожалуй, набралось бы и еще с пяток истинно революционных вожаков… Однако если вести подсчет не только руководителям, то не хватило бы пальцев и на тысяче пар рук: а революционные роты, батальоны, полки! Зато во вторую пятерку вождей мне пришлось бы включить и Кошута, причем с точной оговоренностью по датам: начиная с такого-то для он — революционер и остается им до такого-то числа. Он — революционер, когда объявляет набор в армию. Когда свершается низвержение Габсбургов. Когда выпускаются банкноты с изображением Кошута. Но ведь в этом есть доля участия и Сечени — уже хотя бы потому, что он написал книгу по вопросам кредита.
Кредитные билеты с изображением Кошута… Еще будучи мальчонкой, я в видел у нас дома эти красные денежные знаки, аннулированные во время реставрации габсбургского режима; даже хранить их было запрещено. И все же их хранили мой прадед, дед, мой отец. Банкноты сделались священной реликвией, памятью об открытом мятеже против Австрии и Габсбургов. Держали их в золотисто-желтой полированной шкатулке, вырезанной из цельного куска грушевого дерева. Там же хранились перстень с печаткой, ленточка, сплетенная из бабушкиных волос, белая камея на камне телесного цвета, несколько документов, писем и банкноты с изображением Кошута. Мы берегли их, тщательно скрывая от посторонних глаз и в знак преклонения перед памятью Кошута. Только Кошута: о Сечени я впервые услышал в школе…