— Подумаю, — серьезно сказала Касьянова, вспомнив рапорт старшины и свой разговор с ним.
Через неделю после Нового года в медсанбат пришел приказ об усилении эвакопунктов в частях дивизии и организации полевых перевязочных пунктов, а это могло значить только одно — наступление должно начаться не сегодня завтра. Вся дивизия перебрасывалась за Вислу.
В полк Клепикова, двести сорок шестой гвардейский, из медсанбата отправлялись шестеро — пять девушек и Фомин.
— К утру быть в ротах. Фомин за старшего, — объявила свой приказ Касьянова, и старшина повел свою девчачьи группу по хоженой-перехоженой тропинке к шоссе, по которому каждую ночь шли и шли войска за Вислу.
3
Фомин выругался бессвязно, длинно и зло. Было отчего. Весь его маленький отрядик, девушки, порученные начальством его попечению, беспомощно валялись перед ним в свежем, пушистом снегу и не подавали никаких признаков жизни, потому что успели угореть в наглухо закрытой землянке за те три часа, что он пытался найти оказию на тот берег Вислы.
«Чего зря ноги ломать», — вспомнил старшина свои же собственные слова и сплюнул. Обещал как королев довезти. Вот и привез. Берег был пустынным, и на всем видимом пространстве не было ни души. Над пробитыми бомбами полыньями поднимался пар, застилавший и переправу, и противоположный берег. Все было безжизненно, режим дневной маскировки соблюдался, и за его нарушение в армии спрашивали строго, а в особенности в районе переправ.
Ночами тут было людно, пропускали на плацдарм подкрепления, части усиления и поддержки, резервы Ставки, зато к началу дня пологий берег замирал и таился — все, кого заставало светлое время суток, просиживали и пережидали в землянках и блиндажах, отрытых еще по осени, когда плацдарм не вмещал всех войск сразу и резервы для его поддержки приходилось располагать прямо на берегу.
Землянка прельстила старшину тем, что была с хорошо пригнанной дверью и тепло в ней держалось дольше и надежнее. Те, что похуже, завешивались плащ-палаткой или просто куском брезента, а тут самая настоящая дверь. Злую шутку сыграла въевшаяся в плоть и кровь привычка везде устраиваться так, словно собираешься жить на этом месте все отпущенное тебе до самого конца жизни.
Уходя, он растопил печурку и, приказав своим ждать его возвращения, ушел.
За то время, что ходил к коменданту переправы, девчата заснули, ветром и снегопадом завалило трубу печурки, составленную неизвестным умельцем из тушеночных американских банок, огонь потух, дверь закрыта, а дрова продолжали тлеть — вот и приключилось такое.