На памяти Фомина такое случалось. Угорали и раньше в набитых донельзя крестьянских избах, землянках и блиндажах, иногда и до смерти, но тогда он сам к таким делам причастным не был, а выступал обычно в роли спасителя — кому, как не медицине, этим заниматься, — а вот сегодня сам чуть не отправил на тот свет вверенных ему людей.
Первым делом он открыл дверь и вытащил всех на снег. Они были живы, но степень отравления была глубокой, и тогда Фомин, найдя в одной из сумок нашатырный спирт, обильно полил им ватный тампон и принялся отхаживать пострадавших, чередуя зверские понюшки нашатыря с немилосердным растиранием снегом. Ему было жарко, угоревшие мычали, в их одуревших глазах появились слезы, и носы покраснели от изуверских понюшек.
— Не вертись. Я тебе поверчусь, — приговаривал он, вспотевший от собственных стараний и сознания, что промедли он еще чуть, то мог бы безнадежно опоздать. И дело даже не в том, что мог бы оказаться штрафником, а в том, что не в бою, не по необходимому на войне делу положил бы людей, а по дурости своей, и, случись такое, казалось старшине, он бы до конца дней своих не простил бы себе такой потери, даже если бы после штрафного и считался бы искупившим свою вину. Там после ранения в бою, говорят, все прощают. За опоздание в полк, конечно, влепят по первое число, но такая степень вины, за которую тоже могли «раскрутить» до штрафбата, отошла на второй план. Самому можно куда хочешь, дальше фронта все равно не пошлют, и если разобраться, то туда ему и самому надо, а вот девчат ни за что потерять — это никак невозможно.
Так думалось Фомину, и он от злости начинал орудовать тампоном еще энергичнее.
— Эй, старшина! — окликнул кто-то рядом, и он сразу вспомнил, что автомат свой в горячке оставил у входа в землянку, и сейчас его и оружие разделяют метров шесть. Старшина скосил глаза на звук голоса и заметил про себя, что пришедшие стоят с нашими автоматами, налегке, без «сидоров» и свободна только одна дорога — на лед Вислы, где на целый километр голый, как бабкина коленка, лед. Грамотно стоят. Пятеро.
В сорок третьем, на переправе под Пришибом, где санпоезд принимал раненых, прямо на рядом строящийся понтонный мост выкатился «виллис» с опознавательными знаками танкового корпуса и стал прокатываться на запад по еще не достроенному настилу. Вдруг прямо на виду саперов, раненых, санпоезда трое перевязанных офицеров, сидевших с краю от толпы раненых, в упор из пистолетов расстреляли всех, кто сидел в «виллисе», сами впрыгнули в него и рванули мимо остолбеневших свидетелей происходящего. Хорошо, что среди раненых оказался командир разведроты, который сообразил, что к чему. Разведчик первым крикнул: «Это шпионы!» И с левой руки высадил вдогонку машине всю обойму своего ТТ. Ни в кого из них он не попал, но дело сделал, общее оцепенение кончилось, и тогда стали стрелять все, у кого было оружие.