о свойствах внутренней или внешней возможности предмета через ту или другую причину, но касается только отношения способностей представления друг к другу, поскольку они определяются представлением.
А это отношение в определении предмета как прекрасного соединяется с чувством удовольствия, которое вместе с тем через суждение вкуса признается имеющим значение для каждого. Следовательно, представление о сопутствующей приятности так же не может заключать в себе основы определения, как и представление о совершенстве предмета и понятие о добром. Следовательно, ничто другое, кроме субъективной целесообразности в представлении о предмете, без всякой (как объективной, так и субъективной) цели, значит, кроме формы целесообразности через представление, в котором нам дается предмет, поскольку мы ее сознаем, не может давать наслаждения, которое мы без понятия определяем как нечто всем сообщаемое и, значит, как основу определения суждения вкуса.
§ 12. Суждение вкуса покоится на основаниях априори
Соединение чувства удовольствия или неудовольствия как действия с каким-либо представлением (ощущением или понятием) как его причиной, безусловно, невозможно сделать априори, ибо тогда это было бы причинным соотношением, которое (среди предметов опыта) всегда можно познать только а posteriori[52] и посредством опыта. Хотя в критике практического разума чувство уважения (как особой и своеобразной модификации этого чувства, которое не совпадает вполне ни с удовольствием, ни с неудовольствием, какие мы получаем от эмпирических предметов) мы действительно выводили из общих нравственных понятий априори, но там мы могли переходить границы опыта и признавать причинность, которая основывается на сверхчувственных свойствах субъекта, а именно причинность свободы. Но даже и там мы выводили, собственно, не это чувство из идеи нравственности как причины, а только выводили из нее определение воли. Но душевное состояние чем-либо определяемой воли уже в себе самом есть чувство удовольствия и тождественно с ним, следовательно, не возникает из него как действие. Последнее мы могли бы допустить только в том случае, если бы понятие нравственного как блага предшествовало определению воли путем закона, так как тогда удовольствие, которое было бы соединено с понятием, напрасно было бы пытаться выводить из него как только из познания.
Почти то же самое бывает с удовольствием и в эстетическом суждении, с тем только различием, что здесь это удовольствие созерцательное и не возбуждает интереса к объекту, тогда как в моральном суждении оно практическое. Сознание чисто формальной целесообразности в игре познавательных сил субъекта при представлении, через которое дается предмет, есть уже удовольствие, так как оно уже заключает в себе основу определения деятельности субъекта по отношению к оживлению его познавательных сил, следовательно, внутреннюю причинность (которая целесообразна) по отношению к познанию вообще, но без ограничения ее каким-либо определенным познанием, значит, только форму субъективной целесообразности представления в эстетическом суждении. И это удовольствие никоим образом не практическое, ибо оно не возникает ни из патологически приятного, ни из интеллектуальных основ представляемого блага. Оно имеет причинность в себе, а именно стремление