Той ночью Рене думала о плоском загорелом животе Бретта Свенсона, о школьном выпускном, на который не пошла, и о способах, которыми превратила себя в затворницу. Тоненький голосок у нее в голове мечтал повернуть все вспять и сказать: «Да, Бретт, пойдем на бал, и угости меня шнапсом и водкой, и возьми мою девственность на заднем, жарком сиденье того арендованного лимузина». Но более громкий голос желал вернуться в школьный коридор и врезать Бретту Свенсону промеж глаз за то, что она вообще начала задавать себе все эти вопросы.
* * *
Из смотровой раздался вызов – новый пациент был признан важным, но без угрозы для жизни. Мужчина, тридцать восемь лет, белый, в целом здоров. Никаких постоянных лекарств. Порез левой руки с непрекращающейся кровопотерей.
– Прости, Рене, но ты последний свободный врач, – сказала сестра.
Рене простонала:
– Иду.
Когда Рене отдернула занавеску, пациент сидел на каталке, держа левую руку правой. Его звали Джонатан Франк, и в первую очередь ее поразила обильность его кровотечения.
– Что произошло? – спросила Рене.
Левая рука Джонатана была обернута в посудное полотенце, намокшее от крови. Когда Рене размотала его, чтобы рассмотреть порез, на пол упало несколько ярких капель.
– Да просто хлебный нож. Свежезаточенный, – ответил Джонатан. Он выразительно посмотрел на женщину, стоявшую возле каталки. – Меня не предупредили.
Женщина выразительно подняла глаза. На ней было длинное черное пальто поверх длинного зеленого платья. На пальце сверкал большой бриллиант, отбрасывающий радужные блики на голубую занавеску, разделявшую смотровые отсеки.
– Кто может захотеть съесть бейгель после ужина из пяти блюд в «Жан-Жорже»? – сказала она. – Ну кто?
– Вы принимаете какие-то лекарства? – спросила Рене у Джонатана.
– Нет.
– Ничего кроворазжижающего?
– Нет.
– А когда это произошло?
– Полчаса назад.
– Ближе к часу, – сказала женщина. – Я волнуюсь за него. У него всегда так сильно кровоточит.
– Симона, ну когда ты видела мое кровотечение? За последние десять лет? – Лицо Джонатана Франка было аккуратным, тугим, с коротким ежиком темных волос, полумесяцем спускавшихся на лоб. Он высокий, за метр восемьдесят, подумала Рене, глядя на длину лодыжки, которая торчала за край каталки, и была толщиной с шест для прыжков. Он весь был, как будто его рисовал архитектор – точный, пропорциональный, хорошо сложенный.
– Может быть, вашей жене стоит выйти, – сказала Рене.
– Она не моя жена. Она моя сестра. Старшая сестра.
Женщина театрально вздохнула.
– Ну и пожалуйста, истекай себе кровью, мне все равно. Я буду в приемной.