(В этой связи нельзя не заметить, что стороны упустили ту благоприятную возможность, которую давал им нейтралитет Румынии. После же вступления последней в войну (сентябрь 1916 г.), перевозки пленных уже требовалось согласовывать с учреждениями Красного Креста, а также с правительствами и ведомствами путей сообщения Швеции, Германии и Австро-Венгрии, чьи возможности, разумеется, были не беспредельны. Кроме того, Петроград и Стамбул даже не ставили вопрос об использовании для этой цели акватории Черного моря, хотя тому способствовали и относительно низкая минная опасность на данном театре военных действий (ТВД), и наличие у обеих империй некоторого опыта в организации подобных перевозок, приобретенного еще в ходе Русско-турецкой войны 1828–1829 гг.).
В качестве одного из немногих примеров успешного взаимодействия сторон можно сослаться на договор «О взаимном переводе членов экипажей торговых судов на положение военнопленных, с выдачей им соответствующего денежного содержания», заключенный по инициативе Порты 1 марта 1916 г. В этой связи начальник Генерального штаба 28 июля 1916 г. дал соответствующую циркулярную телеграмму в военные округа, потребовав перевести «всех могущих находиться [в] пределах округа офицерских чинов турецких торговых судов, [в] разряд военнопленных, назначив этим лицам по точному установлению их служебного положения и рангов, соответствующее денежное содержание с 1 марта с. г.». При этом небезынтересно заметить, что российская сторона приравняла к офицерам лишь командный состав турецких пароходов, но не капитанов парусных шхун, ибо считала, что последние «мало чем отличаются от простых матросов»[50].
В качестве примера диаметрально противоположного характера следует сослаться на одну из острейших проблем взаимодействия сторон — проблему обмена списками пленных. Правда, надо признать, что такой обмен (а равно и механизм его реализации) не был прямо предусмотрен ни ст. 14 IV Гаагской конвенции, ни, соответственно, корреспондирующей ей ст. 20 российского Положения о военнопленных. Вместе с тем, он был закреплен актами отдельных конференций Красного Креста (Вашингтонской, 1912 г., и Стокгольмской, 1915 г.); апробирован еще в ходе Первой Балканской войны 1912–1913 гг.; вновь инициирован МККК в августе 1914 г., и ни у кого (кроме, пожалуй, России) не вызвал особых сложностей. Правда, последние Н. М. Жданов, отчасти, объясняет «громадностью русских расстояний, и недостатком делопроизводственных сил на местах, и разноязычностью военнопленных, и малограмотностью военных писарей, постоянно искажавших иностранные фамилии и имена»