Похоронная процессия двинулась по склону холма к кладбищу, на котором Боря хотел быть похороненным под тремя высокими соснами.
Несмотря на то, что в газетах о его кончине упомянули лишь парой строк, на похороны пришло довольно много людей. Сотни, а может быть, и тысячи. Проститься с ним пришли молодые и старые, рабочие и студенты, соратники и враги, служащие и агенты органов, одетые как служащие, иностранные и советские корреспонденты. Все они собрались там, чтобы отдать дань уважения человеку, который изменил их жизнь.
В тот день на могиле читали его стихи, произносили речи и молитвы. Я смотрела в открытый гроб, в который положили самые разные цветы: от сирени до яблоневого цвета. Из задних рядов какой-то молодой человек начал цитировать последнее четверостишие из Бориного стихотворения «Гамлет»:
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить – не поле перейти.
На последней строке к нему присоединились и остальные. Потом какой-то человек официальным тоном громко объявил, что похороны закончены. «Не надо никаких демонстраций», – сказал он и приказал закрыть гроб. Я оттолкнула стоявших впереди меня людей, прорвалась к гробу и в последний раз поцеловала Борино лицо. Потом меня оттеснили и закрыли гроб крышкой. Люди начали громко протестовать против такого резкого завершения похорон, но их заглушил стук молотков, вбивающих гвозди в дерево. От каждого удара молотка я вздрагивала, меня начало трясти, и я поплотнее закуталась в пальто.
Когда гроб начали опускать в землю, из толпы раздались крики: «Слава Пастернаку!» Я вспомнила тот день, когда впервые услышала, как на поэтическом вечере он читает свои стихи и как его поклонники были не в силах себя сдержать и произносили последние строки его стихов раньше самого поэта. Я вспомнила, как сидела на балконе и надеялась на то, что он сможет увидеть меня несмотря на яркий свет, бьющий в глаза и направленный на сцену. Тогда он меня не увидел, но с того дня мой мир перевернулся.
После похорон я больше никогда не видела Зинаиду. Она и ее семья сделали все возможное, чтобы стереть мое имя из официальной истории жизни поэта. Я боролась с ними много лет. Я знала, какими эпитетами они меня называли. И хотя они заклеймили меня как искусительницу, женщину, соблазнившую поэта ради славы и денег, разрушительницу семейного очага, меня успокаивало то, что образ Лары, который останется на века, он написал именно с меня.
Во второй раз они пришли за мной утром.
Это произошло через два с половиной месяца после смерти Бори, когда я сидела на темной кухне и пила чай. Вот уже третий день подряд я заваривала чай слишком крепким.