— Почему вы думаете, что я не знаю?
— Почему же вы молчали?
— Потому что меня еще в детстве учили: не лезь поперед батька в пекло — уступи дорогу старшим.
— У вас были умные учителя. Но ученики не всегда в своих учителей. Он рассердился. Чудак, лучше скушайте три маслины. Прекрасные маслины, оливковые рощи Каталонии. Вчера из Барселоны пришел пароход: опять маслины и опять дети.
— Прекрасные маслины.
— Настоящие маслины. Я вас спрашиваю: почему не подкинуть нашим сразу сто самолетов и тыщу танков? Ну не тыщу, ну хоть штук триста. Что, мы не можем? Я прошу вас, при чем тут нейтралитет? Гитлер — это нейтралитет? Муссолини — нейтралитет, Чемберлен — нейтралитет? Ой, я прошу вас… Кстати, где это Кинто?
Кинто на карте не обозначен, и, хотя сообщение о взятии Кинто передавали еще прошлым вечером, синекрасная тесьма оставалась сегодня точно такой же, какой была вчера.
— Я вам говорю, эта карта ломаного гроша не стоит: если здесь нет Кинто, то что же здесь есть?
— Говорят, Кинто возле Сарагосы.
— А я, хотя, уверяю вас, я не Гарибальди, говорю: сегодня Сарагоса возле Кинто. Сегодня сказать, что Кинто возле Сарагосы, — это все равно что Одесса возле Ере-меевки.
Соленые, жирные маслины вызывают жажду. Сельтерская вода продается рядом, с лотка под парусиновым навесом с красными матрацными полосами.
— Между нами говоря, зубы не режет. За пять копеек стакан могла быть холоднее.
— Зато ангины не будет. Мадам, я правильно говорю?
Лоточница невозмутима. Она свое дело знает, лето — ее время, летом одесситы у ее ног. Даже сидя на табурете, она может смотреть на них сверху вниз. Но ведь и она из Одессы, и дом ее на Старорезничной.
— В Испании тоже жарко. Там тоже хотят воды с ледом. Неблагодарные люди, вы у себя дома, и ваши дети тоже дома. Их не везут с одного конца света на другой. Неблагодарные люди.
Неблагодарные люди, однако, не из робкого десятка. Словом их не возьмешь, но шутки утрачивают свою лихость. Впрочем, возможно; не шутки, а сами шутники, озабоченные неожиданным напоминанием.
— Наши взяли Кинто.
— Кинто не Сарагоса.
— Да, Кинто не Сарагоса.
Асфальт плавится под ногами, и каблуки очень медленно и очень плавно уходят в мякоть асфальта.
— Кстати, де Рибае был испанцем.
— Испанец-то испанец, но с кем бы он был сегодня?
— Его брат, Феликс, подарил этот сад городу.
— Спасибо. Но с кем бы он, Феликс де Рибае, был сегодня?
— История не лаборатория. Каждый эксперимент ставится один раз. Один-единственный.
— Но история задает вопросы. И попробуйте не ответить.
Пролетарский бульвар — бывший Французский: особняки, дворцы, литые чугунные ворота, платаны, ка-тальпы, клены — уходит к юго-западу от улицы Белинского и спускается к морю пологими террасами Малого Фонтана. Слева от Пролетарского бульвара — за оградами, домами, деревьями — море, справа — за оградами, домами, деревьями — степь, пыльная, бурая, с пересохшими, ломкими травами. Длинные стебельки легко обламываются и сминаются, а короткие больно жалят ногу через дырявые сандалии, балетки и парусиновые тапочки. Сандалии и балетки бывают разные — желтые, коричневые, черные; парусиновые тапочки только одного цвета — синие, с бурыми разводами выпавших в осадок солей пота.