Ординарец решил уже сцепиться с человеком, так неуважительно ступившим на их землю. Но к берегу спускались сестра, комиссар, и за ними в сопровождении Тани и Котляровой несли раненых, укрытых серыми трофейными одеялами. С другой стороны, из хода сообщения, выскочили моряки, и среди них был сам Рыбалко. Моряки на ходу снимали пояса, ватники, стаскивали через головы гимнастерки. Казалось, они, разгоряченные зноем, стремились быстро искупаться в море.
Батраков направился к плотам.
Горбань очутился возле сестры:
— Я думал, ты уже в тендере.
— Сашка, где ты так выпачкался? Повернись… Ай, ай, ай!.. — Она всплеснула руками. — Таня, видишь моего милого братца?
— К тебе спешил кувырком.
Он пошел рядом с ней. Она по-прежнему болтала без умолку и с ним и с Таней, сдержанной и грустной.
Окончив вязку и проверив прочность креплений, моряки быстро и не стесняясь присутствия женщин разделись теперь догола. Тяжелораненых на носилках положили на два плота и укрепили, привязав рамы носилок скрипевшими в руках стеклинями[8].
Надо было осторожно довести плоты до тендера. Для этого люди и разделись, чтобы доставить тяжелораненых фактически на руках. Матросы вошли в воду, и легкий пар окутал их тела. Боцман теперь уже не бранился, не покрикивал. Он стоял наклонившись и затаив дыхание следил за людьми, так просто вошедшими в ледяную воду.
Люди шли по пояс в воде. Волна накрыла их спины. Руки приподнялись, чтобы удержать плот. Виднелись наполовину погруженные бочки, носилки и раненые, прикрытые поверх одеял зелеными плащ-палатками.
— Холодно! — сказала Таня, вздрагивая всем телом.
— После такой баньки спирту бы… — Боцман повернул к Тане свое украшенное странными бакенбардами лицо.
— Спирта нет, — сказала Таня, смотря туда, где между остовами «охотников» в бледном тумане потерялись и плоты, и сопровождавшие их люди.
Через несколько минут вслед за тузиком, низко осевшим под грузом патронов, на волнах показался пустой плот, потом второй, послышались крики, и моряки быстро пригнали плоты к берегу.
— Давай скорее! А то в предбаннике дует! — крикнул выпрыгнувший на песок Жатько. — Не надо мне шубы-бы-бы, шубы-бы-бы. У меня есть два халата-та-та, та-та, та-та-та…
Он в шутку ритмично стучал зубами: «Шубы-бы-бы, два халата, тата-тата-та-та-та».
На плот перенесли Горленко. Завернутый в одеяло и привязанный вначале ремнями к самим носилкам, а потом уже стеклинями — к плоту, он мог только со страдальческим удивлением чуть-чуть поворачивать голову и посматривать и на голых, посиневших людей, и на пасмурное небо, и на все окружавшее его.