Дальше все было сплошным кошмаром, который Наталье хотелось поскорее забыть.
Спустя примерно час Николай пришел в комнату супруги, чтобы объясниться. Был он до крайности раздражен и измотан разговором с сыном: совсем на другое рассчитывал, приглашая Дмитрия навестить их с женой. После долгих уговоров ему все же удалось убедить сына, мнительного и нервного от природы, не принимать слова жены близко к сердцу, ссылаясь на то, что она в последнее время была нездорова.
– Это уму непостижимо! Ты вела себя как торговка с рынка! Я все могу понять, но велеть Дмитрию «убираться»!
Николай не слушал ее – вернее, не хотел услышать. Это объяснялось не его жестокосердием или упрямством: объяснения звучали дико и странно, Наталья и сама это понимала. Но все же пробовала рассказать, что видела в гостиной, чтобы он понял. Ей необходимо было, чтобы муж простил ее!
Однако найти нужных слов не получалось, как ни старайся. Становилось только хуже, и поэтому бедная женщина отвернулась к стене и тихо заплакала от бессилия и боли.
– Ой, прошу тебя, только без этого! – воскликнул муж и сунул руки в карманы.
Наталья знала: он не выносит женских слез, но не могла перестать рыдать. В итоге, постояв около нее еще пару минут, Николай круто развернулся на пятках и вышел вон из спальни жены.
Он не желал верить ей, но даже не это было самым ужасным. Наталья была уверена, что произошедшее вовсе не являлось апофеозом. Это было лишь началом чего-то еще более ужасного, смертоносного.
И оказалась права.
Последующие события стали развиваться стремительно, набирая обороты, словно лошади, которые на полном ходу мчат карету к обрыву, не слушаясь возницу.
Дмитрия буквально трясло от злости: руки ходили ходуном, и он пару раз выронил серебряный портсигар, пытаясь открыть его и достать сигарету. Потом вспомнил, что портсигар пуст: он демонстративно выбросил все сигареты на глазах у Лики и клятвенно обещал ей, что будет воздерживаться от курения – доктора говорили, у него слабые легкие.
Отшвырнув бесполезный портсигар, Дмитрий метнулся к окну и стал смотреть на заснеженный парк. В Петербурге было дождливо, а в Быстрорецке уже лежал снег, и слой его был таким толстым, будто сейчас не конец осени, а самый разгар января.
Не стоило ему приезжать. Дел было невпроворот: чтобы держать журнал на плаву, приходилось прикладывать массу усилий. Конечно, можно было полностью жить на отцовские деньги, писать для удовольствия, не беспокоясь о том, станет ли кто-то издавать, понравится ли публике то, что выходит из-под его пера.