Вскоре мы узнали причину их ареста: муж старшей дочери Светланы стал невозвращенцем, отказался вернуться в СССР. Это было достаточно шумное дело. Газеты писали, что Гузенко, мол, соблазнили деньгами и перспективой комфортабельной жизни. Есть упоминание об этом случае и в книге воспоминаний Ильи Эренбурга «Люди, годы, жизнь».
Помню, когда Алла ждала ребенка, она показывала нам, соседям, клубочки разноцветной мохеровой шерсти, которые Светлана прислала ей из Канады, — на выбор, чтобы Алла решила, какого цвета кофточку она хочет связать своему будущему младенцу. По тем временам это казалось настоящим чудом! Но вот как трагически все повернулось: родителей и Аллу сослали в Сибирь, а ее прыткий муж быстренько оформил развод и некоторое время спустя привел в квартиру новую малосимпатичную жену. Алле пришлось еще выдержать долгую судебную тяжбу за право оставить у себя дочку. Он доказывал в суде, что Алла — человек с несоветской идеологией и не имеет права воспитывать ребенка. К счастью, Алла была не арестована, а всего лишь сослана, и дочку оставили ей.
Через десять лет, в период «реабилитанса», Алла с мамой и дочерью еще попробовали вернуться в Москву. Но жить им в столице было негде, а в ссылке они как-никак успели обзавестись хозяйством. Немного помыкавшись, Гусевы уехали обратно, и больше я их не видела.
А вот семья Кащеевых. «Сам», Василий Дмитриевич, был горный инженер, а жена его ходила в «вечных студентках» мединститута, который она так и не окончила. Их дочь Инна была моей ровесницей, довоенной подружкой. Поначалу Кащеев производил самое хорошее впечатление, его никак нельзя было заподозрить в чем-то предосудительном.
Но была некая странность: достаточно было кому-либо прийти к нам в гости, как Кащеев тут же оказывался в коридоре, как будто любопытствовал: кто же это пришел к Прейгерзонам? Более того, когда к нам приходили друзья-знакомые, Кащеев через некоторое время уже топтался у порога нашей двери, стучался и даже протискивался в комнату под каким-нибудь пустячным предлогом. Это настораживало. Родители понимали, что все это неспроста: по-видимому, Кащееву поручили докладывать обо всех, кто приходил к отцу.
Впрочем, в те времена сотрудники МГБ очень многим предлагали давать информацию по интересующим их лицам. Моя мама тоже как-то получила такое предложение. Мгновенно найдясь, мама в ответ воскликнула: «Как я могу, я так плохо вижу и так плохо слышу!» От нее отстали.
Во время войны кащеевская дочка жила в деревне у родственников на оккупированной территории. После победы она вернулась в Москву, веселая, спокойная и раздобревшая. В ответ на наши расспросы она только отмахивалась: питалась, мол, одной картошкой. Тогда уже можно было сравнить ее судьбу с судьбой еврейской девочки Тамары, оставшейся на оккупированной территории, о которой речь пойдет позже.