Убивая Еву: умри ради меня (Дженнингс) - страница 115

Анна пожимает плечами.

– Я вам верю. Фотографии лгут. Даже эти иллюзии – всего лишь иллюзии. – Она кладет руки на стол и сплетает пальцы. – Со мной связались. Рассказали вашу историю. Спросили, не соглашусь ли я помочь вам обустроить будущую жизнь.

– Кто связался?

– Мне очень жаль, но я не могу сказать. Это Россия.

– Да, я заметила. – Я снова пробую чай, но он все равно слишком горячий.

– Я понимаю, Ева, как вы сейчас расстроены, но все же можно вас попросить сделать для меня одну вещь?

Я изумленно смотрю на Анну. У нее мягкий спокойный взгляд.

– Пойдемте вечером со мной в театр Чайковского. Там сегодня опера «Манон Леско». Одна из моих любимых. Я уверена, вам тоже понравится.

– Я… Да, с удовольствием. Спасибо.

– Может, там и встретимся? В семь?

– Буду ждать с нетерпением.

Мы молча попиваем чай. Приближается обеденное время, и кафе постепенно начинает наполняться.

– Закажем что-нибудь? – спрашиваю я.

– Нет, мне уже пора. Но прежде чем уйти, я хочу вам дать кое-что. – Она вынимает из сумочки конверт и вручает мне. Внутри – маленький снимок: несколько девочек в школьной форме, среди которых – Оксана. На вид ей лет шестнадцать, фотограф поймал ее с открытым ртом – она стоит вполоборота и хохочет. В ней чувствуется что-то взъерошенное и диковатое, но все равно это – детская радость.

– О боже, – произношу я, чувствуя, как к глазам подступают слезы. – Этой фотографии цены нет.

– Да. Я точно помню, когда этот снимок сделан. Объявили, что весь класс успешно сдал экзамен, и что у девочки по имени Мариам Галашвили, которая тем утром поскользнулась на льду, перелом лодыжки.

– Зачем вы мне это рассказываете?

– И после моего рассказа ей по-прежнему нет цены?

Я убираю фотографию в конверт.

– Она мертва, Анна. И все это бесценно.



К вечеру начинает валить снег. Войдя с холода во внезапное тепло театрального фойе, я оказываюсь среди людей, восхищенных старинным великолепием вокруг. В ожидании Анны я отхожу в уголок, рядом – пара с двумя девочками, затейливо наряженными по такому случаю – с гигантскими капроновыми бантами в волосах.

Анна машет мне рукой. На ней черное платье, которому уже, наверное, не один десяток лет, а ее мышино-каштановые волосы заколоты в «ракушку». Она ведет меня наверх по лестнице, лавируя в толпе с профессиональной легкостью. Чайная комната роскошна – голубовато-зеленые стены и красно-коричневые бархатные шторы. Две люстры-близняшки излучают мягкий желтоватый свет. Мы выбираем угловой столик. Анна направляется к стойке, а когда возвращается, в руках у нее отнюдь не чашки с чаем, а два мартини с водкой.