Отец и дочь говорили один на один, и он попытался урезонить ее:
— На кой ляд сдался он тебе, голопузый Ванька Кулик. Уж так-сяк был бы самостоятельным, а то ведь одно слово — беглый…
— Стыдно, тятя. Он просит у тебя необходимое.
— А ты подари-ка ему своего Гнедка.
— И подарю! Он ведь мой, Гнедко, ты мне его отдал.
— Дари, дари, ведь и раздаришься!
Однако разумное решение все-таки было найдено. Пословин подумал и согласился наскоро доставить Ивана в таежные места, но посылал с ним чабана Миргена Тайдонова, который и приведет Гнедка назад. За Тайдоновым на дальние выпаса слетал Никанор, и еще засветло чабан оседлал Гнедка, а другого, неоседланного, коня взял в повод. Только так он мог выехать из станицы без каких-то подозрений. Будто, как обычно, отправлялся человек за реку в ночное.
Договорились, что Мирген в полночь будет ждать Ивана сразу же за крутолобой Кипринской горой, где в стороне от дороги громоздились среди древних курганов белые руины старинной хакасской крепости. Оттуда путь Ивана будет прямо к скалистым горам, к труднопроходимой сырой тайге в далеких верховьях Черного Июса.
— Езжай с богом, — напутствовал Автамон нежданного гостя. — Да впредь уж не суйся. С меня и эвтого хватит, я и так у них на примете.
— Не будет крайней нужды — уж и не сунусь, Автамон Васильевич, — не очень убежденно пообещал Соловьев.
4
Во дворе у заполошной, крикливой бабенки Антониды, вернувшейся под вечер со стрижки овец у Пословина, закипел ножевой скандал. И прежде случалось, что на свой разговор с бестолковым мужем она созывала не менее полстаницы, а теперь и совсем очумела: разъяренной медведицей рычала, Леонтия своего чем попадя по пьяной морде без жалости хлестала.
Леонтий, по общему мнению, был человеком тихим и незлобивым, чуть ли не святым: его до слез умиляла каждая птичка, каждая букашка, даже обыкновенная беседа с любящими потолковать о политике и новых порядках станичниками. Он пришел сюда в гражданскую аж с Камы-реки, огляделся, да и прижился здесь, войдя хозяином в небогатую, а лучше сказать — бедную избушку Антониды, той самой Антониды, которой сидеть бы в девках весь век — такой она была невзрачной и сквалыжной, — если бы не Леонтий.
Короче говоря, Антониде здорово повезло. Сперва она не могла нарадоваться своему степенному мужу, не могла нахвалиться им, но крутой, вздорный Антонидин характер и тут взял верх: закабалила, затиранила мужика, ославила так, будто во всей станице нет человека, который бы сравнялся с ним тупостью и ленью, никчемностью и заведомым вероломством.