4
Разморенный послеобеденным сном Автамон вышел из балагана и вяло, безо всякого интереса, почесывая потную грудь, обвел глазами всхолмленную степь. Он знал в ней каждый лог, каждую речку и озерцо. Он любил эту степь, особенно в золотую сенокосную пору, когда из парных низин, от таволги, клеверов и донника духовито тянет медом, а окрестные холмы и суходольные гривки так и дурманят людей горячим настоем богородской травы. И, как свечи в церкви, чуть приметно дымятся повсюду костры косарей. И, едва родившись, глохнут и совсем замирают в неподвижном воздухе всякие звуки.
Совершенно безлюдны луга в этот напоенный зноем, зовущий к отдыху час. Скотина и та разморенно забилась в тенистые колки, спрятавшись от свирепого жара, плывущего над раскаленной землей. Только прыгают, как всегда, сухо потрескивая в колокольчиках и медуницах, зеленые кузнечики — им хорошо и на солнцепеке, у них свои радости, свои заботы, своя жизнь.
Автамон не спеша прошагал мимо горячих телег, упершихся оглоблями в пепельно-сизое небо, мимо пахнущих дегтем хомутов и седелок, развешанных на сучьях тонкоствольных берез, и остановился, раскорячив ноги, у догорающего костра, снял с рогулины закопченный котелок с чаем, оставшимся от обеда.
Когда-то при виде часто рассыпанных по бархатному лугу стогов и копешек Автамон прикидывал, сколько пустит в зиму коров и сколько коней, какой приплод получит от овец будущей весной, а теперь он уже ничего не считал. Теперь его благополучие скорее зависело не от него самого, а от новой власти: как она посмотрит на Автамонов достаток и как сама распорядится им. Горько было хозяину сознавать, что однажды все может пойти прахом, но ведь и не оставишь скотину голодной в декабрьские да январские холода.
На покой бы пора Автамону, да некому передать хозяйство: Никанор еще молод, а Татьяна, видно, и не собирается замуж, так и зачахнет в старых девах, разборчива больно. А сам Автамон смертно устал, плохо спится ему по ночам, не отдыхается и днем. Значит, скоро конец, так-то…
В навязчивых думах о своей безрадостной участи Автамон не заметил, как по пересохшему руслу ручья, по дуднику и мелколистному камышу к его стану с грохотом приближалась телега, сопровождаемая всадником на мышастом скакуне. Зато ехавший на телеге Григорий издалека приметил хозяина и показал его Дышлакову, а тот, яростно пришпорив мерина, обогнул колок, вымахнул к балаганам и неожиданно вырос перед растерявшимся Автамоном:
— Не шумитя!
— Чего надо? — всерьез напугался Автамон.
— Тебя, гадючье жало, мать твою растуды! — Дышлаков часто зашвыркал рыхлым носом и зацарапал пальцами кобуру. — Вы у меня запоетя!