— Уцелевший гад дал коня беглому бандиту Ивану Соловьеву!
По толпе вихрем пробежал тревожный шумок. Но Автамона вроде бы не осуждали. Скорее, не верили Дышлакову: да разве мог ни за что ни про что отдать лучшего своего коня жадный Автамон, да еще кому? Сыну станичного пастуха, Ивану Кулику! Нет, что-то тут совсем не так, не должно того быть вовсе.
— И чо? — уловив общее настроение, встал на защиту отца Никанор.
— Не гунди. Мы тут, значится, сами, — остепенил его Автамон.
— Допросим по всей форме! — крикливо повторил Дышлаков, отстегивая кнопку кобуры.
— Веди Гнедка, дядька, — посоветовал Григорий.
Дышлаков со злобной решимостью выхватил тяжелый маузер:
— Признавайся, туды твою!
Автамон вобрал голову в плечи. Дело, как казалось ему, принимало уже серьезный оборот, и все-таки каяться и просить пощады он не хотел. Ведь только признай себя хоть чуточку виновным, да еще при многих свидетелях — и тогда конец Автамону. Видно, не очень любит шутить красный партизан Дышлаков.
— Признавайся, дядька, — вполголоса посоветовал Григорий.
— Не попусти, господи, — Автамон молитвенно вскинул к небу искрученные ревматизмом руки.
Партизанский командир опять пугающе скрипнул зубами, но и на этот раз пересилил себя, заговорил с Григорием на удивление спокойно, словно это не он минуту назад исходил гневом:
— Соловьев не ушел бы, не будь у него конишки. А тавро-то никуда не денется — пословинское оно. Твое.
— Может, кто и ошибся, — жалея Автамона, предположил Григорий.
Ошибки, конечно, тут не было: инородцы знали тавро каждого сколько-нибудь зажиточного хозяина в степи. Но ведь Иван мог и украсть Гнедка. Григорий знал, что сделать это его дружку — раз плюнуть. Непонятно было и то, зачем поехал Иван в Ключик. Не для того же, чтобы показать инородцам свою удаль. Он же ведь не такой дурак, чтобы не понять, что его ищут всюду. Так зачем он неосмотрительно лезет на люди?
Дышлаков дунул в вороненый ствол маузера, как бы прочищая его перед вынужденным выстрелом, и, чуть разомкнув полные губы, с жесткой решимостью проговорил:
— Прошшайся со сладкою жизнью. Сказывай последнее желание.
— Что делает! — вскрикнул Никанор. — Очурайте его!
Автамон медленно поднял мертвый взгляд. Небо над покосами было по-прежнему чистое и необыкновенно голубое. Даже не верилось, что оно когда-нибудь может быть таким.
— Тут вам и аминь!
— Веди его, дядька Автамон, к Ваньке Соловьеву. Нету у тебя другого выхода, — сказал Григорий, напряженно думая, как предотвратить намечавшееся убийство. Только бы подойти поближе к Дышлакову, чтоб повиснуть у него на руке в самое страшное мгновение. Уговаривать Дышлакова сейчас бесполезно: себя не пощадит, а сделает по-своему.