— Одежда хороша новая, а друг старый, — говорил Муклай, принимая от Миргена ременный повод.
По совету гостей, Муклай по топкому кочкарнику свел скакунов в березняк, подальше от юрты, где их никто не смог бы увидеть с дороги. Затем хозяин повесил над костром закопченное ведро с остывшей мучной похлебкой, обложил его сухими смолистыми дровами. Пламя вспыхнуло большим оранжевым языком, враз осветив и юрту, и жердяной загон с овцами, бестолково сбившимися в одну кучу.
— С другом в ладу живи, — протягивая к костру руки и сладко жмурясь, сказал Мирген.
Летняя ночь безмолвствовала, только где-то в остывающей осоке жестко скрипел коростель да рядом время от времени слышалось протяжное дыхание овец. Глядя в дымный костер, Иван поймал себя на мысли, что это уже было с ним когда-то, он вот так же, подобрав под себя ноги и закрыв в полудреме глаза, сидел у костра в ожидании ужина. Но где и когда это было, он не смог вспомнить, наверное, было слишком давно, когда он был совсем другим, молодым и беззаботным, а жизнь казалась ровной и светлой дорогой, на которой его ждали одни лишь радости и удачи.
Теперь же он жил в неизбывной тревоге. Даже в коротких снах за ним бешено гнались его заклятые враги, они то и дело стреляли, и горячие пули больно впивались ему в спину и в затылок. А он бежал и бежал, а сердце рвалось из груди и от смертельной усталости резко подкашивались ноги. Такие сны повторялись ночь за ночью, они вконец изнуряли его, Иван сделался необыкновенно раздражительным, голова трещала и разламывалась, словно с тяжелого похмелья.
Муклай помешивал жидкую похлебку большой деревянной ложкой. Его собранный в гармошку лоб отсвечивал охрой, совсем по-рысьи светились узкие глаза.
— Мне бы такие ноги, аха! — неприкрытый восторг слетал с языка чабана. — Я б заработал себе целую отару жирных овец! Вот с такими, до земли, курдюками!
— Дальше-то что? — поверх огня посмотрел на Муклая Иван.
— Жил бы, как бай, аха! Ел бы, как бай, аха! Сорок баранов, пятьдесят. У кого коровы — тот сыт, у кого овцы — тот сыт и одет.
Где-то у юрты, невидимый в черно-лиловой ночи, хриплым дробным смешком раскатился довольный Мирген, затем послышались его легкие, скользящие по сырой траве шаги, и вот он уже рядом с чабаном, протянул руки к подрагивающему пламени. Миргену нравится это его положение гостя, ему лишь бы только не скучать, лишь бы ездить от юрты к юрте, о возвращении в Озерную он уже не поговаривает и даже не думает. Долгим взглядом проводив мелькнувшую в небе сову, Мирген беспечно засмеялся:
— Разве дикие козы хуже овец? А сколько жирных маралов гуляет в тайге!