Мирген от изумления крякнул. Затем он с гордостью поглядел на своего давнего друга Муклая, теряясь, что сказать в благодарность за такой необыкновенный подарок. Теперь можно смело ехать в тайгу, можно стрелять медведя и марала с любого расстояния и в любое время года. Теперь к ним никто не посмеет подойти, если сами они того не пожелают. А в Озерной Миргену делать совсем нечего, жена хоть и соскучилась, а подождет, ну а если не подождет — Мирген женится на другой, возьмет себе в седло молодую и сладкую.
— Эх, Келески, Келески!
1
Автамон качнулся, словно пробуя, крепко ли стоит на ногах, скосил глаза на бестолково столпившихся людей и провел сухой рукою по седым волосам:
— Чо ж эвто, товарищи-граждане…
Он еще не успел оправиться от испуга, но уже понял, что Дышлаков лишь попугал его: пуля щелкнула о щебень немного левее и ниже, чем стоял Пословин, хотя пронзительный визг ее на излете противно кольнул под упавшее сердце, и опрокинулась и неистово закружилась потемневшая земля, и разом обрушилось на цветущие луга и кусты набрякшее грозою небо.
— Чо ж эвто?
Голос Автамона звучал слезливо, потерянно. Был в нем и сдержанный упрек стоявшим рядом станичникам, что боятся или просто не хотят прийти на помощь. Это противоречило всем понятиям Автамона об извечном станичном товариществе. Свои могут нещадно волтузить друг друга сколько угодно, тут и не ввязаться в драку не грех, а почнет чужой бить соседа — святой долг твой встать грудью на защиту своего. Так было всегда, но революция, видать, все попутала, и вот стоят они, его дружки и даже родня, которых он кормит из года в год, и не шелохнутся, и нет им смущения и стыда перед ним.
Размахивая маузером, Дышлаков пружинисто подошел к Автамону, набычился, обдал горячим дыханием:
— Ведитя к Ваньке, кровопийца и всяческий пособник, мать твою растуды!
Автамон молча глядел на него, словно в обмороке, не понимая смысла его слов. Автамон ждал нового выстрела. И ждал, ждал, что кто-то исполнится жалости и все-таки вступится за него.
— Ведитя, последний раз тебе говорю!
— Граждане-товарищи…
— Ух, гад! — Дышлаков угрожающе скрипнул зубами.
— Господи, за чо смерть принимаю… — У Автамона сжалось в комочек и одеревенело сердце.
Толпа вдруг сдержанно зашевелилась, послышался растерянный ропот. Уж и кровопийца Автамон, что и говорить, да все ж человек, нельзя над ним измываться.
Автамон в момент уловил перемену в настроении людей. Он почувствовал, что его сейчас не дадут убить как последнюю собаку. И тогда он с открытым вызовом прохрипел: