Дмитрий, словно спохватившись, намеревался спросить Дышлакова, где же Автамон. Но в это время из-за стога показалась седая, в сплошных горошинах пота голова, крохотные глазки, похожие на бусинки, метнулись к комбату.
— За что он вас? — обратился Дмитрий к Автамону.
Тот ничего не ответил, лишь часто задвигал челюстью, как бы захватывая воздух, которого ему сейчас явно недоставало. Минуту спустя он сделал неверный шаг из своего укрытия, все еще не сводя взгляда с комбата и не совсем веря в свое скорое избавление.
— За что? — теперь уже вопрос относился к Дышлакову.
Партизан пожевал мясистую губу и со стуком вставил маузер в колодку:
— Дружком приходится али сродственником? — усмешливо кивнул на Автамона. — Али так приглянулся?
И лишь тогда Автамон заговорил дрожащим, плачущим голосом:
— Господи, за чо наказание тако?.. Ить он же меня всюё ночь допрашивал, господи!..
Дышлаков с независимым видом ловко сделал себе самокрутку, с сильного замаха чиркнул кресалом и блаженно запыхал табачным дымом. Вся эта история, которую не известно зачем затевал комбат, казалась партизану никчемной, совершенно не стоящей внимания, и он сказал, явно рассчитывая на классовое чутье Дмитрия:
— Не жалейтя. Ежлив всех жалеть, то хана нам. Блуд.
— За что же? — повторил вопрос Дмитрий.
Дышлаков удивился странной непонятливости комбата:
— А у вас сумления, будто это не есть форменный враг?
— Эх, люди! — истово взмолился Автамон. — А и кто день в день сдает продразверстку? Я, граждане-товарищи, человек хворый и престарелый… Годы мои давно ушли.
— Не шумитя! — гаркнул на него Дышлаков. — Ты поясни товарищу комбату, кому коня отдал, гадючье твое жало!
— Коня? — встрепенулся Дмитрий. — Какого коня?
— Знамо, Гнедка, — сухо отрезал Дышлаков, вытирая испарину на покрасневшем носу. — А вы его защищаетя!
И тут Дмитрий вспомнил пешую Татьяну в степи. Она обманула Дмитрия, сказав, что ее жеребец заболел. Она знала, где Гнедко, и намеренно скрыла это. Может быть, Татьяна даже встречалась с Соловьевым и сама подарила коня.
— Ванька увел Гнедка без спроса, — ударил себя во впалую грудь Автамон и заскулил обиженно и тонко, совсем по-собачьи. — Зазря все эвто, скорбяшша матерь казанска.
— Так увел жа! — Дышлаков сердито выплюнул изжеванную самокрутку. — Чего тогда, мать твою растуды-сюды, от меня таился?
— Неужто, дорогие граждане-товарищи, ноне вот эдак полагается? — Автамон затрясся и приблизился к Дмитрию, ища защиты.
— Не шумитя! — угрожающе скрипнул зубами партизан.
— Есть ведь милиция, суд, — с укоризною заметил Дмитрий. — Есть закон.